Собственный Его Императорского Величества Конвой. История частей непосредственной охраны российских государей от основания при Александре I до расформирования после отречения Николая II. 1811— 1917 - Николай Васильевич Галушкин

освободить их от подобной командировки. От генерала Ресина последовало повторное и категорическое приказание. Есаул Свидин назначил младшего из офицеров, хорунжего Колесникова. Хорунжий Колесников к поезду умышленно «опоздал», а ехавшие с ним два казака, не имея от своего офицера определенных указаний, по приезде в Петроград ограничились явкой в канцелярию Конвоя и утром другого дня вернулись в Царское Село.

Вечером во дворец прибыл Великий Князь Павел Александрович и был принят Ее Величеством.

3 марта. Поздно вечером во дворце пронеслись слухи «о каком-то неблагополучии» с Государем Императором… К этим грозным и жутким слухам прибавилась еще новая весть о каких-то «летучках», выпущенных Советом Рабочих и Солдатских Депутатов. Толком, однако, никто ничего не знал. В эту ночь никто не сомкнул глаз. Нервы напряжены до предела!

4 марта. Страшная весть!.. Ранним утром слух об отречении Государя Императора ошеломил всех! Никто из офицеров Конвоя не мог этого понять и этому поверить. Днем откуда-то занесли во дворец несколько экземпляров Манифеста Государя Императора об отречении от Всероссийского Престола за себя и за Государя Наследника Цесаревича и одновременно «Отказ» Великого Князя Михаила Александровича «от восприятия Верховной Власти»…

Весть эта гарнизоном дворца переживалась с неизъяснимою болью. Этим ужасом все были прибиты и придавлены. «Случилось что-то непонятное, дикое, неестественное, никак не укладывающееся в мозгу. Земля уходила из-под ног… Было… и нет ничего! Пусто, темно… Будто душа вылетела из живого еще тела…» (из дневника сотника Зборовского).

Сотник Зборовский, через личного секретаря Государыни Императрицы графа П. Апраксина, был вызван «наверх». Несмотря на убийственную весть Высочайшего Манифеста, Ее Величество была столь милостива, что изволила сказать Зборовскому: «Меня наконец-то соединили с Государем, и Мне удалось Ему передать, что газетная заметка о Конвое лжива. Государь ответил, что Он в этом и не сомневался и Мы были правы, считая казаков Нашими истинными друзьями. Передайте это казакам и успокойте офицеров».

Вместе с тем Государыня поручила сотнику Зборовскому передать офицерам и казакам ее просьбу снять вензеля Его Величества. «Сделайте это для Меня, – сказала Государыня, – иначе Меня опять будут винить во всем, и от того могут пострадать Дети». До Государыни дошли сведения, что в Петрограде были случаи кровавой расправы с офицерами: придирались к Царским вензелям на погонах и просто к погонам, если при них отсутствовали «красные» признаки. Там в это время действовал вовсю пресловутый приказ № 1.

Сердце холодело, когда сотник Зборовский передавал слова Ее Величества. Внимание и заботливость Государыни ко всему, что ее окружало, даже в столь трагический момент, когда она узнала об отречении Государя Императора, трогало до спазм в горле. С глубочайшей раной в сердце переживалось расставание с дорогой эмблемой… Царя в России нет… все перевернулось, пропало… Удар шел за ударом…

Еще тяжелее было передавать приказание Ее Величества казакам. Некоторые сверхсрочнослужащие урядники рыдали, другие просто не хотели снимать. Стояло стоном: «Ваше Высокоблагородие, да что же это! Какая же Россия без Царя?!.» Пришлось увещевать, утешать, указывать на глубокую боль переживаний самой Государыни Императрицы, но от этих слов «утешители» страдали еще больше – безутешны были они сами…

«Мы исполнили просьбу Государыни, но, сняв Царские вензеля (у старых Конвойцев был двойной вензель. Они имели вензелевые изображения Имен Государя Императора Александра III и Государя Императора Николая II) с наших плеч, мы положили их на наши сердца».

Служба охраны дворца продолжала нестись установленным порядком. К десяти часам утра есаул Свидин был экстренно вызван к генералу Ресину. «У вас в сотнях резня, а вы ничего не докладываете?» – встретил генерал есаула Свидина. Есаул Свидин, прибывший прямо из казарм Конвоя, доложил, что «в Собственном Его Величества Конвое обстоит все благополучно» и что о какой-то «резне» ему ничего не известно. Сведения о «резне» в казармах Конвоя были получены от коменданта города. Есаул Свидин отправился в ратушу. Там ему сообщили, что для умиротворения казаков-конвойцев немедленно высылается депутация солдат с броневиками. Комендант, лично услышав от есаула Свидина, что ему, как старшему офицеру Конвоя, известно, что в казармах все в порядке и что там почти нет людей, так как конвойцы продолжают служить, отменил свое распоряжение. Как впоследствии выяснилось, слухи о «резне» распространила по городу прибывшая в казармы Конвоя депутация солдат, требовавшая двадцать представителей казаков-конвойцев в организуемый «гарнизонный комитет». В этом требовании депутации было отказано в очень резкой форме. Вообще, после известия об отречении Государя Императора в районе расположения Конвоя стали появляться солдаты запасных батальонов. Заходя во дворы, они пытались проникать и в казармы. Казаки избегали вступать с ними в разговор, а пытавшихся «ораторствовать» просто удаляли, заявляя, что нет времени с ними разговаривать.

И действительно, у казаков Конвоя совершенно не было времени. В казармах они имели только очень короткий отдых от усиленной и напряженной службы, начавшейся 28 февраля с момента сигнала «тревога!».

О появлении солдат в казармах Конвоя немедленно докладывалось дежурному офицеру. Столкнувшись с офицером, доморощенные агитаторы убирались. Особо рьяных между ними не было. Возможно, что на них действовала обстановка дисциплинированной и явно недружелюбно к ним настроенной казачьей среды.

Кроме желания проникнуть в казармы Конвоя, бродившие по городу солдаты пытались заговаривать и с казаками, стоявшими на постах у решетки дворца. Встреченные угрюмым молчанием или коротким «удалиться!», отходили в сторону. Казаки Конвоя, как и все вообще казаки, никогда не чувствовали особую близость к солдатам (исключение – дружеское отношение казаков Конвоя к солдатам Сводного Пехотного полка). Среди бушующего в эти дни моря «товарищей» конвойцы чувствовали себя малым островком в этом море и невольно жались друг к другу и, все вместе, к своим офицерам. Обычная взаимная близость офицеров и казаков Конвоя в роковые дни 1917 года была особенно сильна.

Вечером 4 марта по приказанию генерала Ресина, в ответ на требование из Петрограда в военную комиссию Временного Правительства, находившуюся в Государственной Думе, для получения каких-то инструкций нового правительства командировано от Конвоя и Сводного полка по одному офицеру. Были назначены сотник Зерщиков от Конвоя и штабс-капитан Кашерининов от Сводного полка (коренной офицер Л.-Гв. Павловского полка). Посланные за этими инструкциями офицеры ни от кого толку добиться не могли.

Да и трудно это было в том полусумасшедшем тогда доме. Зашарпанные и заплеванные коридоры Думы кишели всяким сбродом. Все галдело, кричало, суетилось, бегало. Растрепанные барышни собирали папиросы «товарищам часовым». Эти «часовые» торчали перед каждой дверью. Взлохмаченный молодой человек крикнул присланным в военную комиссию офицерам: «Сюда, сюда» – и исчез бесследно. Комната военной комиссии оказалась недоступным для посторонних лиц помещением – «офицеров – участников переворота». Сотник