Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

В это время Миша жил на 4-й Мещанской в доме Кондратия Шапошникова, покинув квартиру в боткинском доме, где он жил с самой женитьбы. Жизнь у Боткиных несомненно принесла Михаилу Васильевичу большую пользу. Жена его, Елизавета Карповна, была двоюродной сестрой дочерям Петра Петровича. С детства между Лизой и Верой как сверстницами были очень близкие отношения. Квартира же Михаила Васильевича была с домом связана коридором, что делало их жизнь почти совместной. Сообщались они между собой постоянно, и было Михаилу Васильевичу и удобно, и полезно жить в таком близком соседстве с таким умнейшим и опытнейшим человеком, и думается, что Михаил Васильевич почерпнул от него многое.

Я раньше писал, что у Михаила Васильевича во время моей военной службы родились две девочки разом. На квартире у Шапошникова семья его увеличилась рождением сына Васи, которого крестил я, кажется, с Надей Сырейщиковой. В первое же лето после его рождения они жили на старой даче в Мытищах. Случилась с Васей беда: не то нянька, не то кормилица его уронила, и сделалось у него сильное воспаление мозга. Умер бы мальчик, если б не удивительный уход, выполненный Лизой и сестрой моей, Леничкой. Прямо вырвали его у смерти! Впоследствии только стал развиваться у него рахитизм, замеченный довольно поздно, когда голова его сильно разрослась. Началось лечение, мальчик рос тихенький, учиться ему было страшно трудно, и к годам 14 он страдал такими головными болями, что ученье пришлось бросить, а его самого отвезти в Швейцарию, где оказался такой доктор, который принимал к себе таких детей. Он заставил Васю копаться в огороде, делать гимнастику и, так укрепляя весь организм, незаметно стал давать ему образование через приглашенных учителей. Долго прожил Вася у него и вернулся здоровенным парнем, и тут же сдал экзамен при юридическом факультете. После Шапошникова Михаил Васильевич поселился в новой даче в Мытищах, там родилась его последняя дочь, Танюша, удивлявшая всех еще в детстве своими удивительными способностями к рисованию.

Из Мытищ Михаил Васильевич перебрался на Зубовский бульвар, а потом был избран в Государственную думу, почему переехал в Питер, где прожил лет десять. Сам он шел своим путем, увлекшись общественной деятельностью. За десять петербургских лет мы почти не виделись, да и до тех пор особой близости между нами не было. Правда, одну поездку в Феодосию мы совершили с ним вместе и жили у моего приятеля Кондрацкого, у которого квартировал я во время военной службы. В Москве же бывал я у него мало и почти ничего не могу рассказать о времени его службы в земстве. Знаю только, что был он чрезвычайно дружен с Шиповым Д. Н., у которого главным образом научился земскому делу. Оно ввело его в круг людей интересных, мы же, братья, для него никакого интереса не представляли. Отходя от наших торговых дел, он удалился и от нас, устроив свою жизнь особняком.

Увеличенное торговое наше дело шло полным ходом, и было ясно, что, продавая Москве громадное количество кирпича, контора при нем могла проводить значительное количество и других строительных матералов, как цемент. В заботе о Василии Васильевиче Миша вошел в соглашение с конторой Вогау о постановке нам портландского цемента, который наша контора на комиссионных основаниях бралась распределить между нашими покупателями.

Дело это состоялось и пошло благополучно в ход. Делалось то специально для Василия Васильевича в расчете, что, когда он окончит свою службу, он и займется им, а пока что получавшаяся польза сносилась на счет Васи. Ко времени его освобождения таких денег образовалось уж несколько тысяч, что и дало ему возможность пуститься по его веселому пути. В то время, когда он веселился, за него работала контора и доходы поступали ему. К торговле же он склонности не имел, денежки эти проживал сперва на веселую жизнь, потом на леченье, а потом на заграничные поездки, пока наконец ему не было сказано, что «ты палец о палец не ударяешь, а деньги проживаешь». И дело это целиком перешло к «В. К. Шапошников и М. В. Челноков» и продолжалось, давая хорошую пользу до самого конца, когда заводы наши были проданы за границу.

После двух-трех лет, проведенных Васей то в лечебнице Кни, то на даче в Мытищах, то опять у Кни, то в Крыму, он все дольше и дольше стал пропадать из Москвы, оказываясь то в Германии, то в Швейцарии; у него в Русском обществе пароходства завелся приятель-капитан, с которым он несколько раз уезжал в Константинополь, бывал в Смирне. Там он подружился с семьей русского консула Сухотина, в один прекрасный день попал в ужасную бурю и чуть со всем пароходом не погиб.

В этих скитаниях Вася где-то в Германии съехался с Верой Петровной Веденисовой, дочерью Петра Кондратьевича Шапошникова. Она часто путешествовала за границей. Встретившись с братом, она ему обрадовалась, и дальнейший путь они совершали уж вместе. Вера Петровна путешествовала с Оленькой, своей дочерью. С великим огорчением должен сказать теперь, что сделал глупость, что не записал тогда рассказов Веры Петровны по поводу этой поездки. Исключительный ли талант ее передавать все в юмористическом виде со всевозможными остроумными прикрасами или и в самом деле поездка эта была сплошным потоком смешнейших похождений и приключений, но когда она начинала передавать свои воспоминания, то камни должны были хохотать! Только смутно осталось у меня в памяти, как, забрав свои саквояжи, они бежали из какой-то гостиницы в Германии, где публика почему-то обозлилась на них и им угрожало избиение. Трагизм положения при необыкновенно подвижном и некрасивом лице Веры Петровны передавался в таком виде, что все держались за животики, а когда она начинала в дополнение к рассказу представлять все в действии и в лицах, то прямо можно было умереть от смеха.

Из ее рассказов у меня в памяти сохранился лишь один, как в дороге она вошла в купе, намереваясь занять себе место. Пока она укладывала свои пожитки в сетки, слышит она, как бывший в вагоне господин говорит: «какая рожа», полагая, что вошедшая дама по-русски не понимает. Она же, не отрываясь от своего дела, обернулась к нему и говорит: «Ты бы, батюшка, на себя взглянул». Собственно, случай этот не редкость, и со всеми, кто бывал за границей, идентичные случаи бывали, но в ее передаче, при ее действительно некрасивом лице, случай этот получал необыкновенно смешной вид, тем больше, что