Наши за границей - Николай Александрович Лейкин

Кельнер оживился и побежал исполнять требуемое.

Была подана осетрина, запеченная как-то в молоке и яйцах с картофелем, был подан винершницель[568] из телятины с гарниром. Порции были огромные, приготовлено было вкусно, и супруги остались совсем довольны.

– Вот это я понимаю, вот это еда, и порции не как в Париже, не на воробьиный аппетит, а на человечий, – говорил Николай Иванович, запивая ужин прекрасным венским пивом. – Ты, Глаша, мороженого не хочешь ли?

– Да, пожалуй, съела бы…

– Вот и отлично. Кушай, кушай… Откармливайся после Парижа-то. Потребуй себе грушу с виноградом. Здесь не съешь, так дома, ложась спать, скушаешь.

Глафира Семеновна съела и мороженого, и грушу, и винограду, а вторую грушу отложила, чтобы взять домой про запас.

– Главное, что хорошо, так это то, что видишь, что ешь. Осетрина – еда знакомая, – говорила она. – И ведь не угораздило его подать к осетрине улиток каких-нибудь, а подал осетрину с картофелем.

– Довольна, стало быть?

– Очень довольна, хоть и жидовский город. И пиво какое прекрасное…

– Ну вот и отлично. Вену видели, всем можем рассказать, что были в Вене; стало быть, завтра ежели хочешь, то можем отправиться и в русские палестины.

– Завтра, завтра, о доме я уж и так стосковалась.

– Да и меня сильно тянет. Ну ее, эту заграницу! Как приеду домой, сейчас первым делом в баню! Шутка ли, сколько времени не был.

Расплатившись за ужин и дав щедро кельнеру на чай, супруги вышли из ресторана. Еврейчик ждал их на подъезде около экипажа.

– А! явленное чудо! Все еще здесь! – воскликнул Николай Иванович при виде еврейчика, но на этот раз уже без неудовольствия и даже потрепал еврейчика по плечу.

Еврейчик радостно улыбнулся и стал подсаживать супругов в экипаж.

– Nach Hause? – спросил он, вскакивая на козлы.

– Да, да… Домой. В готель, – отвечала Глафира Семеновна.

Домой еврейчик вез их уж по другим улицам и продолжал называть те места и здания, мимо которых они проезжали.

Но вот и гостиница.

– Комбьян? – спросил Николай Иванович, выходя из экипажа, и хотел рассчитаться с извозчиком, но еврейчик опять не дал ему этого сделать.

– Nachher, nachher… Après… – заговорил он и повел супругов по лестнице гостиницы, привел их к самой их комнате, отворил даже дверь комнаты ключом, раскланялся, пожелал супругам покойной ночи и мгновенно исчез.

LXXXIX

На другой день поутру, когда супруги пили кофе и чай, хотя и без самовара, но с достаточным количеством запасного кипятку в мельхиоровых кувшинах с крышками, в комнату их постучался еврейчик. Он вошел, раскланялся и заговорил по-немецки:

– Не будет ли каких поручений от господина и мадам? Театральные билеты, модные товары, сигары, вино…

И тут он мгновенно вытащил из кармана афиши, адреса магазинов и ловко разложил все это перед супругами на столе, продолжая бормотать и мешая немецкую речь с французской и польской.

– Ничего, брат, не надо, ничего… Все кончено… – замахал руками Николай Иванович. – Сегодня едем в Петербург. Подай счет, и чтоб с тобой больше не знаться.

– Ну партон суар а Петербург…[569] – перевела еврейчику Глафира Семеновна.

Еврейчик даже выпучил глаза.

– Как сегодня? В таком городе, как Вена, и вы не хотите остаться даже на три дня! – воскликнул он. – Да вы, мадам, делаете себе убыток. Вы можете купить здесь много, очень много хороших товаров по самым дешевым ценам. Я бы мог рекомендовать вам такое венгерское вино, за которое вам нужно заплатить в России втрое дороже. Да вот не угодно ли попробовать, всего два гульдена за бутылку.

Еврейчик вытащил из кармана миниатюрную пробную бутылочку, быстро откупорил ее случившимся при нем штопором, вылил в стакан и поднес его Николаю Ивановичу, говоря: «Пробуйте, пробуйте».

– Ничего мне не надо. Баста. Абенд фарен[570], – отрезал Николай Иванович, отстраняя от себя стакан.

Еврейчик стал доказывать по-немецки, что вечером ехать нельзя, что вечером идет неприятный тяжелый поезд, что в нем прямо до границы без пересадки доехать нельзя.

– Um Gottes Willen![571] Зачем себя беспокоить, лучше останьтесь до завтрашнего утреннего поезда. Этот поезд скорый, и вы будете видеть красивые виды по дороге. Madame, il faut rester jusqu а demain matin[572], – прибавил еврейчик по-французски.

– Нет, нет… И не проси. Сегодня едем. Вишь какой друг навязался! – отвечал за жену Николай Иванович.

Попробовать венгерского вина еврейчик его все-таки упросил. Николай Иванович попробовал и сказал:

– Вино действительно превосходное. Дома можно кого-нибудь попотчевать. Разве пару бутылок?.. – спросил он жену и, когда та не возразила, кивнул еврейчику: – Ну, гут, цвей бутель.

За вином началось предложение сигар. Еврейчик подал сигару, просил его попробовать и до тех пор не отстал, пока Николай Иванович не заказал ему сотню. После сигар еврейчик вытащил из кармана образцы мебельных материй.

– Довольно, довольно. Марш! – раздраженно крикнули Николай Иванович и указал на дверь.

Еврейчик мгновенно скрылся.

Раздался опять стук в дверь. Появился осанистый толстый еврей с претензией на франтовство, с бриллиантовым перстнем на пальце и солидно кланялся. В руках его был маленький франтовской кожаный чемоданчик.

– От торгового дома Мозес Мендельсон… Готовые дамские вещи… Damen-confections…[573] – отрекомендовался еврей по-немецки и стал раскрывать чемоданчик.

– Глаша! чего ему нужно? – выпучил на него глаза Николай Иванович.

– Да тоже хочет предложить какие-то дамские товары, – отвечала жена.

– Вон! вон!

Еврей не смутился.

– Пожалуйста, посмотрите. В России все это втрое дороже, – продолжал он и в один миг вытащил из чемоданчика дамскую пелерину из бисера и стекляруса и развернул ее. – Только тридцать гульденов, тридцать, мадам…

Глафира Семеновна не выдержала.

– Ах, какая прелесть! Да это в самом деле ужасная дешевизна! – воскликнула она и принялась рассматривать.

Кончилось тем, что у еврея были куплены две пелерины. Уходя, еврей оставил несколько адресов, иллюстрированный каталог товаров и просил зайти в их магазин.

– Ну славянский город Вена, нечего сказать! Обуяли жиды! – сказал после его ухода Николай Иванович.

Вошел кельнер убирать посуду и спросил у супругов паспорт.

– Какой тут, к черту, паспорт, ежели мы сегодня едем! – сказал Николай Иванович. – Счет нам подавай, рехнунг[574]. Сегодня фарен в Петербург.

Кельнер все-таки стоял на своем и требовал паспорт хоть на пять минут.

– Да дай ему паспорт-то… Только на пять минут просит. Должно быть, уж надо. Верно, здесь такие порядки.

Николай Иванович дал и сказал жене:

– Заметь, какая странность: поят и кормят здесь сытно, основательно, на русский манер и на русский манер паспорт требуют. Нигде ведь от нас за границей паспорта не требовали, кроме Вены.