Сталин против Гитлера: поэт против художника - Сергей Владимирович Кормилицын

хватает слов, чтобы выразить себя. Храни Вас Бог, и успехов Вам, несмотря ни на что. Верный вам Герман Геринг». Гитлер воспринял это как предательство. Между тем Геринг, остававшийся на еще не захваченной союзниками территории, мог бы спасти если не положение вообще, то хотя бы Гитлера. Каким бы он ни был грабителем музеев и бонвиваном, Гитлера он уважал по-настоящему и вряд ли решился бы узурпировать власть. Во всяком случае, соберись он сделать это, разрешения у вождя он бы не просил. Но Гитлер уже одержим паранойей. Он видит врага во всех и каждом, особенно после того, как выяснилось, что Генрих Гиммлер за его спиной вел переговоры с союзниками. Он приказывает арестовать Геринга, лишая

Германию и себя самого последнего шанса. Ему больше не на кого опереться. Не на кого, кроме прощающей ему все и все еще его любящей Евы Браун. «Бедный Адольф! Тебя все бросили!» – восклицает она на полном серьезе, вторя его собственным мыслям. До последнего момента он старался удерживать ее подальше от войны, но в Берлин она приехала без разрешения, заявив, что хочет остаться с Гитлером.

Обстановка на фронте меняется быстрее, чем о ней успевают докладывать. Гитлер пытался быть в курсе дела, часами просиживая над гигантскими картами боевых действий, перемещая разноцветные булавки, определяя местонахождение подразделений, которых, чаще всего, на момент доклада об их расположении уже просто не было на свете. Его жизнь, само его существование становятся все более виртуальными. Его секретарша Траудаль Юнге задала ему не слишком тактичный вопрос: «Не кажется ли вам, что немецкий народ ждет, чтобы вы встали во главе войск и пали в бою?» и получила ответ человека, который уже все обдумал и понял, что ждать больше нечего: «У меня дрожат руки, я едва могу держать пистолет».

Из людей, на которых он все еще может опереться, из его старых товарищей, с ним остались только Мартин Борман и Йозеф Геббельс. Кроме них в бункере начальник генерального штаба Кребс, секретари, адъютанты, охранники. Гитлер вымотан до предела и выглядит, несмотря на свои 56 лет, как дряхлый старик. «Физически Гитлер являл собой страшную картину: он передвигался с трудом и неуклюже, выбрасывая верхнюю часть туловища вперед, волоча ноги, – вспоминает один из штабных офицеров, бывших с ним в бункере. – С трудом он мог сохранять равновесие. Левая рука ему не подчинялась, а правая постоянно дрожала. Глаза Гитлера были налиты кровью». Его уже с трудом узнают самые близкие соратники. Впрочем, Гитлер ли это? Вполне возможно, что в бункере остался его двойник, а сам он уже был далеко от Германии. В таком случае, в какой момент произошла подмена? Если, конечно, она произошла.

Как проходили последние дни вождя? Скажем сразу – безрадостно. Надежды не оставалось не только на победу, но и на жизнь. Двадцать шестого апреля советскими войсками уже были заняты уже три четверти Берлина. Почему Гитлер все еще не покончил с собой – непонятно. Изменить он уже ничего не может, бежать – отказывается. Артур Аксманн предложил вывести его из Берлина под охраной молодежи из Гитлер-югенд, но его предложение было отвергнуто. Предложение прорваться на истребителе – тоже. Официально – все его надежды на армию Венка. Но армия Венка прорваться в Берлин не может физически, и все это понимают.

Казалось бы, он впал в уныние, но ситуацию он оценивает на редкость адекватно и здраво. Очень четко планирует собственное самоубийство, отдает распоряжения, раздает тем, у кого их нет, ампулы с ядом на случай пленения русскими. Решимости и твердой воли должно было потребовать от него и решение следующего дня – о том, чтобы открыть шлюзы Шпрее. В результате затоплены станции метро, захваченные советскими войсками. Одновременно погибли находившиеся в метро раненые немецкие солдаты, женщины, дети, мирные обыватели, прятавшиеся от бомбардировок. Гитлера это волновало мало: он, привыкший ощущать себя полубогом, уверен, что с его смертью прекратит свое существование и Германия. По крайней мере, так, по его мнению, должно быть.

Двадцать девятое апреля – едва ли не самый значимый день из всех, что Гитлер провел в берлинском бункере. Он принимает окончательное решение о том, чтобы уйти из жизни. Но для этого необходимо завершить все земные дела. А именно – воздать должное женщине, которая так долго и самоотверженно была рядом с ним, и написать завещание. На глубине 8 метров под землей происходит бракосочетание Гитлера и Евы Браун. Все не торопясь, как положено, в соответствии с законом. Свидетели – Геббельс и Борман. Составляется брачный контракт, совершается обряд венчания. Ева впервые и в последний раз в жизни ставит на контракте подпись «Ева Гитлер». Потом небольшое застолье – бледная тень тех застолий, что происходили в Имперской канцелярии или «Волчьем логове» в лучшие времена. Гитлер присутствует совсем недолго и уходит, чтобы составить завещание. Его секретарша Траудаль Юнге вспоминает, что был уже вечер, когда Гитлер пригласил ее к себе в кабинет. «Ты не устанешь, детка? Я должен продиктовать тебе кое-что», – сказал он, и руки Траудаль зафиксировали важнейшие документы конца войны – политическое завещание и последнюю волю Гитлера.

Говорит Гитлер

Политическое завещание[149]

Более тридцати лет прошло с тех пор, как я в 1914 году внес свой скромный вклад, став добровольцем во время Первой мировой войны, навязанной рейху. В течение этих трех десятилетий я действовал исключительно исходя из любви и верности моему народу во всех своих помыслах, поступках и жизни. Это давало мне силу принимать наиболее трудные решения, перед которыми когда-либо оказывался простой смертный. В течение этих трех десятилетий я тратил свое время, рабочую энергию и здоровье.

Неправда, что я или кто-либо другой в Германии хотел войны в 1939 году. Ее жаждали и спровоцировали именно те государственные деятели других стран, которые либо сами были еврейского происхождения, либо действовали в интересах евреев. Я внес слишком много предложений по ограничению вооружений и контролю над ними, чего никогда не смогут сбросить со счетов будущие поколения, когда будет решаться вопрос, лежит ли ответственность за развязывание этой войны на мне. Более того, я никогда не стремился к тому, чтобы после первой фатальной мировой войны разразилась бы вторая против Англии или тем более Америки. Пройдут столетия, и из руин наших городов и монументов вырастет ненависть против тех, кто в итоге несет ответственность, кого мы должны благодарить за все – международное еврейство и его приспешники.

За три дня до начала германо-польской войны я вновь предложил