Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

Говорят только красноармейцы – гордо, вызывающе, хвалясь чем-то. Казаки только слушают и жуют хлеб. Мне не удалось все услышать, что они говорили, но долетали фразы, что «у них теперь порядок и бояться казакам нечего».

– А это наш господин полковник, начальник дивизии, – вдруг открывает мое инкогнито какой-то казак.

Все, в особенности красноармейцы, быстро повернулись в мою сторону. Раздосадованный этим, я подбираю поводья, словно случайно их распустил и хочу уехать от них. Нельзя же мне показать, что я их подслушивал.

– Товарищ полковник, не бойтесь! У нас теперь в Красной армии много служат старых офицеров, – говорит мне какой-то чубатый и хлесткий парень лет двадцати семи, видимо, их начальник разъезда.

Я этим вопросом не интересуюсь и спрашиваю, кто они и куда едут.

– Это головной взвод, а вот там идет наш батальон на грузинскую границу, – поясняет он.

«Ну вот и все. Вот этот батальон и закроет сегодня же нашу «последнюю дырочку», через которую еще можно было шмыгнуть в Грузию, – подумал с горечью я. – Конец приходит нашему «белому существу» самый настоящий и фактический».

Вернулся к себе и немедленно сообщил офицерам, «что видел и слышал» только что. Казаки, как всегда, чутьем знали, что идут красные.

Толпы их уже высыпали по буграм, восточнее шоссе. Мы, офицеры, стояли вдали.

Вот проходит мне знакомый взвод конницы. Всадники улыбаются казакам. Идут в колонне по-три. Их посадка на кавалерийских седлах, их фуражки, чубы и красные банты на груди так не гармонировали с казачьей толпой, сплошь в папахах, в бешметах или гимнастерках, в черкесках нараспашку и без всякого оружия.

Скоро из-за поворота шоссе показалась не колонна, а два красноармейца, которые несли на древках длинный плакат во всю ширину шоссе, весь исписанный белыми буквами. Что было написано – издали не разобрать. Может быть: «Смерть буржуям и казакам, бей их офицеров».

За плакатом, в 25 шагах, шел духовой оркестр, но он ничего не играл. За ними тянулась колонна, по четыре в ряд. Шли очень уставшим, медленным шагом.

Этот плакат был так неуместен перед строевой частью, словно она шла на революционный парад или на похороны, как это мы видели в 1917 году.

Батальон был малочисленный. Думаю, не свыше 400 штыков. Он шел молча, грузно, словно с боязнью. Многочисленные толпы казаков до 3 тысяч, высыпав на все бугры и склоны к шоссе, молча провожали взглядами вчерашних врагов. Казаков было так много и вид их был настолько подвижный, что казалось, крикни: «В атаку, братцы!» – и они, бросившись со склонов, голыми руками обезоружили бы этот красный батальон.

За батальоном потянулись санитарные линейки и обоз. Какой-то красный начальник, увидев вблизи хорошую лошадь 1-го Лабинского полка, подъехал к ней, взял за уздечку и повел за собой. Казак-хозяин бросился вслед, чтобы отобрать свою лошадь, но тот ему тут же пригрозил кулаком. Я быстро посылаю своего адъютанта, сотника Косульникова выручить лошадь, но красный командир ответил, что «лошадь нужна для Красной армии да и все равно, не сегодня, так завтра, их всех отберут у вас».

Мы, офицеры, молча переглянулись между собой. Лошадь не была возвращена. Это была «первая пилюля» красных, которую мы молча и беспомощно проглотили.

Какой-то следующий красный командир на очень приличной высокой, гнедой масти лошади въехал на бивак 1-го Лабинского полка и разговаривает с моими трубачами. Я посылаю узнать – что он хочет?

– Он хочет взять трубачей в свой красный батальон, – получаю ответ.

«Один взял насильно лошадь у казака, а этот хочет взять полковых трубачей. Да что же это в самом деле?!» – возмущаюсь.

Я прошу этого «красного конника» к себе. Он немедленно подъехал, спешился и спросил, кто его зовет и по какому случаю?

Быстро рассматриваю его. У него отличная офицерская лошадь и под офицерским седлом. Одет он очень чисто, во все защитного цвета, при револьвере и при кавказской шашке, богато оправленной в серебро. Маленького роста, подтянутый, лицо полуинтеллигентное, приятное, но глаза строгие, испытывающие. Надеть ему только погоны – и он будет офицер военного времени.

– Я командир этого казачьего полка, что расположен биваком внизу. Что Вы хотите и кто Вы таков? – сказал ему коротко.

– Я помощник командира батальона, что прошел только что, нам нужны недостающие трубачи для нашего оркестра. Вот командир батальона и прислал меня взять их с этого бивака, – поясняет он, совершенно просто, твердо и определенно высказывая свою мысль.

– А почему Вы не спросили меня, командира этого полка, можно ли взять моих трубачей? – вполне резонно спрашиваю его.

– Извините меня, но я не знал, что за этим надо было обратиться к Вам. Я исполняю приказ своего командира батальона, – также просто отвечает он без запинки.

Из его ответов я понял, что «сила воинской власти» у нас не только что разная, но и не в пользу нас. Мне понравилась его «определенность» и то, как он со мной говорит, совершенно независимо. Желая точнее узнать, «откуда это дитя», спрашиваю:

– Вы, наверное, бывший офицер?

– Да, бывший подпоручик с Терека.

– Казак? – допытываюсь.

– Нет, но уроженец Терека, – отвечает он коротко и с достоинством.

– Как же Вы попали в Красную армию?

– Был мобилизован красными, вначале не нравилось, а потом привык. А когда вы выгнали нас с Терека и деваться было некуда, стал служить исправно. И вот теперь – помощник командира батальона, – закончил он.

Мне такая исповедь очень понравилась. Я зову его в комнату, чтобы со своими помощниками поговорить с ним «по-офицерски». При этих моих словах он даже отступил шаг назад и, переменив свой вежливый разговор на более суровый, словно я его призывал теперь изменить Красной армии и стать в наши «белые ряды», отвечает:

– Ну, не-ет!.. Этого сделать я не могу.

Я понял, что он и душой стал уже красным и непримиримым нашим врагом. Теперь он победитель и ему недостойно войти к нам даже в комнату. Это скомпрометирует «его красные ризы».

– Вы все же позвольте мне взять часть Ваших трубачей? Нам нужны только басы. А не дадите – вторично приеду и по приказу своего командира сам уже возьму, – вежливо, но решительно говорит он.

Это была «вторая пилюля» от красных в течение получаса времени, которую проглотил уже лично я. Чувствуя свою беспомощность, «разрешил ему взять моих басов».

Урядники-басы пришли проститься со мной. Все они трубаческой команды еще с мирного времени, возрастом под 30 лет. Все они воински подтянутые и молодецкие на вид.

– Как же вы будете играть у красных?.. И не