Архив еврейской истории. Том 12 - Коллектив авторов

Прохвост и проходимец Фельдман ищет себе подходящих «кадров» – чтобы бросить их в атаку против пролетарской литературы и ее организаций, и он быстро находит и сколачивает свою группу. Кто же является его кадрами?[66]

Далее «Кант» сообщает, что Фельдман вербует «свои» кадры главным образом в Киеве, называет большей частью уже знакомые нам имена с крамольными (с точки зрения адресатов своего донесения) дефинициями-характеристиками: «националисты-символисты Н. Лурье, бывший бундовец Л. Резник, тоже выходец из националистической партии “Бунд” Д. Волкенштейн, писавший когда-то против большевиков-“варваров” Фининберг, критик и электрик (очевидно, эклектик. – Е.М.) Винер, зять Лурье» и т. п. И прибавляет:

Всех этих писателей объединяет их ненависть к пролетарской литературе <…> и к новым людям из массы, пришедшим в литературу. Они вообще не считают литературой все то, что ориентируется на жизнь и на действительность. Они провозглашают искусством только то, что витает в облаках и остается непонятным для широких кругов советской общественности: символизм, импрессионизм, формализм и с иронией относятся к марксистской критике[67].

В сущности, «Кант» не только сообщает информацию о круге фигурантов будущего агентурного дела, подчеркивая, что они неслучайно являются выходцами из буржуазных еврейских партий и организаций, которым коммунист Фельдман нужен лишь в качестве «красной вывески», но и фактически формулирует идеологическую основу для него. Третий раздел его донесения озаглавлен «“Бой” ликвидирован – “Боевцы” орудуют»; и эту мысль о том, что и после формальной самоликвидации «Боя» и перехода большинства его участников в ВУСП последние, несмотря на свои заверения, не порвали со своим прошлым, он то и дело подчеркивает, выискивая в их произведениях, не ставших «истинно-советскими», «рецидивы национализма и символизма» и приводя примеры того, как боевцы оказывают поддержку друг другу.

Злонамеренность «Кант» видит и в том, что бывшие члены «Боя» со временем начинают пробираться в руководство евсекции ВУСП, а затем и в Бюро еврейской литературы Союза советских писателей Украины (ССПУ), в чем, по его мнению, помимо бесстыдной лести и демагогии, им помогают близорукость писателей-коммунистов, в частности Фефера.

Такими и всяческими другими путями им, в конце концов, удается продвинуть в руководство Н. Лурье и Резника. Тут в первую очередь вина ложится на Фефера, до последнего года бывшего «самодержцем» в руководстве еврейской литературой в УССР. Он должен был не забывать ни на минуту, что люди эти очень малозначащи, как писатели, и что они бывшие члены троцкистской литературной] организации[68].

Упрочивая представление о Фефере как о негодном и недальновидном руководителе, «Кант» далее шельмует лиц, под влиянием которых он находится. В одном ряду с боевцами – Лурье, Резником и Волкенштейном – появляется и «ныне разоблаченный враг», заведующий секцией литературы ИЕПК Макс Эрик (Соломон Лазаревич Меркин; 1897–1937). Как и Винер, недавний эмигрант, он характеризуется «Кантом» как «человек абсолютно беспринципный, чудовищный лицемер, шкуродер, льстец, заворачивающий всеми делами литературы», а в прошлом – «сионист… сын крупного богача, бывший польский офицер, участвовавший в походе белополяков на СССР»[69] (последнее обстоятельство, похоже, ложный слух или заведомый оговор, ибо в этом Эрика не обвиняли во время следствия даже чекисты)[70].

Сетованиями на заблуждения и безответственность Фефера (а заодно и хулой в адрес других руководителей евсекции ВУСПа – Хаима Тильдина и Ицика (Исаака) Гринзайда); на возвеличивание Макса Эрика и слишком активную роль в литературной жизни Лурье, Волкенштейна и Резника, чьи мнения о коллегах-писателях и их произведениях безоговорочно принимаются редакторами; на слепоту и отсутствие реакции на «сигналы» прессы и общественности секретаря бюро евсекции ССПУ Авраама Гонтаря; и на националистические настроения, распространившиеся в последнее время среди еврейских писателей Украины, заполнены несколько страниц донесения «Канта», а его заключение, касающееся «Боя», звучит как призыв к действию:

Вывод напрашивается такой: троцкистский «Бой» ликвидирован, но его бывшие члены остались хорошо сколоченной группой и еще не отказались от претензий на руководство еврейской литературой в УССР[71].

Призыв этот, похоже, был услышан: не прошло и недели после получения этого донесения, как было заведено агентурное дело, с ними связанное; но на этом изыскания «Канта» по истории группы «Бой» не заканчиваются. 3 января 1939 года от него поступает новое донесение, озаглавленное «Бой – Антена»[72]. В нем он опять задается очередными вопросами по теме: «по чьим установкам Фельдман организовал “Бой”» (и цитирует его письмо с признанием в принадлежности троцкистам); «почему именно, сколачивая эту организацию, выбор Фельдмана пал на таких людей, как Лурье, Резник, Фининберг, Ойслендер»; и подтверждает их антисоветские взгляды выдержками из их произведений и выступлений. Вывод, которым делится агент, для него очевиден: «Все эти письма и высказывания делают для нас донельзя более ясным и цели организации “Бой – Антена” и политическую суть ее личного состава»[73].

Те, кто не знаком с нюансами карательной политики сталинского режима в конце 1930-х годов, но помнит, с какой легкостью фабриковались дела в эпоху Большого террора, когда нужное «признание» следователи НКВД выбивали у заключенного, а при невозможности это сделать не останавливались и перед «тотальным подлогом» (это когда и протоколы допросов, и подписи под ними попросту подделывались)[74], наверняка будут удивлены тем, с какой основательностью и тщательностью они действовали в данном случае. И это не случайно. Выше уже упоминалось о «бериевской оттепели». Этот период (с ноября 1938 года по май 1939 года) был связан не только с некоторой либерализацией режима и свертыванием Большого террора. Постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» и дублировавший его приказ наркома внутренних дел СССР Лаврентия Берии № 00762 от 26 ноября того же года наложили запрет как на все массовые операции, так и на упрощенный порядок следствия и судопроизводства (санкционированные в свое время Политбюро ЦК ВКП(б)), а также ликвидировали внесудебные органы, в том числе пресловутые «тройки», и обязали органы прокуратуры впредь строго придерживаться требований Уголовно-процессуального кодекса[75].

Более того, решив прекратить практику «чисток», то есть массовых репрессивных акций против отдельных социальных и национальных групп населения страны, Сталин обратил ее против самих же «чистильщиков» – сотрудников НКВД, – которые обвинялись в перегибах, в том, что вместо качественного и полного расследования преступлений они ограничивались получением признательных показаний, запустили агентурнооперативную работу, фальсифицировали следственные документы и т. п.[76] Таким образом, вождь взвалил всю ответственность за «нарушения социалистической законности» во время массовых