Мистра - Игорь Павлович Медведев

class="a">[169]. После разграбления страны турки удалились в Фессалию, нс Феодор Палеолог, «видя, что дела ромеев находятся в таком плачевном состоянии, что город (Мистра) в это время подвергается опасности быть изолированным и испытать великий голод, подобно тому, как это было во время Пелопоннесской войны, что никто из христианских властителей не пожелал прийти им (ромеям) на помощь, совершенно растерявшись, переправился на триере на о. Родос и продал Мистру (в тексте Спарту, — И. М.) братству пророка и крестителя Иоанна (т. е. Ордену госпитальеров, — И. М.)»[170]. Так объясняется продажа Мистры в хронике Псевдо-Франдзи (проданы были, впрочем, и другие места в Морее: Коринф, Калаврита, может быть, и все византийские владения на Пелопоннесе, насколько можно понять из документа о продаже, содержащегося в Codice diplomatico Ордена госпитальеров и составленного в самых общих выражениях)[171]. Интересно отметить, что уже в 1397 г. продажа Коринфа госпитальерам была совершена Феодором с согласия его брата, императора Мануила II, и матери, императрицы Елены,[172] а если учесть, что по пути в Западную Европу император посетил Мистру, оставив у Феодора императрицу с детьми,[173] то можно предположить, что именно тогда созрело окончательное решение о продаже других византийских владений в Морее. Если также учесть, что папство всячески поддерживало стремление госпитальеров утвердиться в Пелопоннесе, то продажа владений ордену могла рассматриваться как своего рода маневр, чтобы повлиять на результаты поездки на Запад.

Как бы то ни было, но давние попытки госпитальеров воспользоваться трудностями греков увенчались успехом. Источники по-разному освещают акт продажи. Как было отмечено, в хронике Псевдо-Франдзи сказано, что Феодор для этого отплыл на триере на Родос, и эта версия принимается большинством авторов[174]. Однако в надгробной речи Мануила говорится следующее: «Он (Феодор) призывает родосцев к себе, говорит об их желании и, сделав после вступления небольшую паузу, объявляет о своем решении. С радостью выслушав, они сразу же отправляются на совещание, а закончив, как на крыльях, возвращаются в свои владения и сообщают о содеянном своим начальникам (τοίς αυτών μει'ζουσιν). Погрузившись затем на большие суда, они поспешно прибывают в Пелопоннес»[175]. Из этого можно заключить, что деспот Феодор вел переговоры с послами магистра у себя в Мистре. По всей вероятности, это были те пять полномочных представителей ордена — Паламед Джованни, Доминик Германский, Готье Грендон, Жерар Фужероль и Раймон де Лескюр, — которые были посланы к Феодору в феврале 1400 г. магистром ордена Филибером де Нольяк[176]. Если Феодор и побывал на Родосе,[177] то это, вероятно, произошло позднее, когда после долгих колебаний он решился осуществить соглашение и продать к тому же и Мистру[178].

В соответствии со средневековым патримониальным представлением о территории как объекте вещно о права собственности государства и о населении как придатке этой территории продажа была совершена без учета каких бы то ни было интересов населения. Последнее отнеслось к этому иначе. По словам Мануила, «из-за незнания дела повсюду стали распространяться враждебные речи и слухи, что правда будто бы умышленно была скрыта»[179]. Халкокондил свидетельствует, что население Мистры восприняло акцию правительства как предательство: «Узнав о предательстве своего правителя и находясь под влиянием архиерея Спарты, спартиаты собрались вместе и договорились, что никому из назареев не позволят войти в город, а также дали слово, что вытерпят все, что бы ни случилось, но не покорятся латинянам-назареям»[180]. Неизвестно, пользовался ли Бозио какими-либо дополнительными источниками или следовал только Халкокондилу, сообщая, что «епископ Спарты греческого происхождения, главный враг латинян, созвал народ на собрание (chiamô il Popolo a parlamento) и, известив о случившемся, убедил его, что лучше страдать и переносить всяческие бедствия, нежели попасть под власть латинян, о которых он отзывался так плохо, что народ постановил отказаться от подчинения Ордену и не допустить ни одного латинянина к власти над Спартой и над своей страной»[181]. Халкокондил и Бозио, следовательно, подчеркивают, что действия населения Мистры были инспирированы архиепископом города еще до появления госпитальеров. Однако, по сообщению современника этого события, императора Мануила, восстание совершилось, когда госпитальеры уже занимали (неизвестно, сколько времени) цитадель города: «Открыто вспыхнула война с родосцами, и было вынесено общее решение (ψήφισμα κοινόν), скрепленное клятвами, или изгнать братьев из города, или умереть»[182]. Интересно, что данные хроники Псевдо-Франдзи в этом пункте скорее согласуются с данными Мануила, чем Халкокондила. «Когда Орден (ή αδελφότης) послал несколько крестоносцев в Спарту с тем, чтобы, став господами и повелителями, они приняли власть, народ, увидев их и узнав о случившемся, вооружился кольями и камнями и с гневом бросился убивать их»[183]. Штрук пишет, что в Мистре имели место даже кровопролитные схватки,[184] но источники не сообщают таких подробностей. Напротив, если верить Мелиссену, «местный архиерей, выйдя вперед и произнеся увещевания, чтобы не случилось какого-нибудь беспорядка, устыдил народ, и тот, повиновавшись его словам, дал крестоносцам три дня, чтобы они с миром удалились за пределы Спарты»[185]. Ожесточение все же было так велико, что, несмотря на повиновение архиепископу, народ пригрозил крестоносцам, что «если они поступят иначе, то увидят сами (как плохо им придется)»[186]. Правда, Халкокондил тоже отмечает факт появления в Мистре «крестоносцев», которым народ заявил, чтобы они побыстрее удалились, если не хотят, чтобы с ними поступили как с врагами[187].

Наконец, госпитальеры, «увидев, что они ничего не достигли, что шум и возмущение становились все больше и что их жизни все больше угрожала опасность, подгоняемые (страхом), повернули домой», а мистриоты «постановили, чтобы их епископ был также и дукой, и пожелали, чтобы они управлялись и судились им в гражданском и церковном отношении»[188]. Таким образом, если опять же верить Мелиссену, духовный владыка наделялся всеми прерогативами верховной светской власти — явление, чрезвычайно интересное для Византии, так как в ней, насколько нам известно (в отличие от Запада, где духовный князь — епископ, единолично правивший городом, дело обычное), до сих пор такого прецедента не было. Правда, и здесь архиепископ часто являлся фактически настоящим хозяином города, но даже в более ранние времена, в условиях существования института defensorum civitatum, представитель церкви не подменял светской власти. Более того, усиливавшееся проникновение епископа в дела города часто приводило его к столкновению с представителем светской власти[189].

Разгром турок под Ангорой 28 июля 1402 г. изменил положение дел. Благодаря счастливой для Византии случайности и в Пелопоннесе несколько нормализовалась политическая обстановка, отпала и необходимость неотложного заключения союза