В красном стане. Зеленая Кубань. 1919 (сборник) - Илья Григорьевич Савченко

вот они какие, эти большевики… Ну а как же они, такие идейные, люди с гигантскими планами о перевоспитании всего человечества, как они создали Чрезвычайку, о которой я много слышал и которая является самым ужасным, что создала их революция?

Я спросил после долгой паузы своего соседа:

– А верно это, что Чрезвычайка расправляется самочинно, что она государство в государстве? Ее мы представляем себе в виде застенка.

– Чрезвычайка…

Сосед потер себе лоб и не сразу ответил.

– Чрезвычайка – это грозное учреждение. Она страшна для всех. Никто не застрахован от нее, если только будет хоть тень подозрения в измене революции. У нее исключительные права, но и исключительная ответственность. Немало чекистов сами становились жертвами своей же Чрезвычайки. Революция вообще жестокая штука. Она требует крови. Без крови не родится новое общество. Чрезвычайка ужасна, но Чрезвычайка неизбежна. Берегитесь ее…

Сказано это было строго, искренно, значительно. Я чувствовал, что сосед мой к Чрезвычайке относится если не со страхом, то, во всяком случае, с должной осторожностью.

Мой первый красный знакомый не был похож на тех красных, о которых я слышал и дело рук которых видел во время двухлетнего похода.

В палате лежал еще один красный – донской казак, буденовец, здоровый, молчаливый детина. Несколько дней никто от него не слышал ни слова, но вскоре услышали.

В палате у некоторых больных хранились тайком под матрацами и подушками вещи. Это запрещалось. Еще более запрещалось таить оружие. Об этом нас предупредили красные еще в первый день своего появления.

– У кого хранится оружие в палате, должен немедленно сдать таковое. Кто не сдаст – будет расстрелян на месте!

И что же: у одного больного кубанца под подушкой оказался кинжал, фамильный кинжал. Буденовец это заметил, как зверь бросился к кровати кубанца, выхватил кинжал и закричал:

– Белогвардеец, сукин сын! Расстрелять! Сестра, зови комиссара.

Поднялся переполох, не обещавший ничего хорошего.

– Зови сюда комиссара! – кричал буденовец. – Вы все тут сволочи!

Кончилось дело благополучно. Кинжал вызванный комиссар отнял, и только сорокоградусная температура кубанца и его невменяемость спасли его от… может быть, расстрела. Нас комиссар предупредил, что, если только еще раз повторится подобный случай, расстрела не миновать.

– Следите друг за другом. Отвечать будет вся палата.

– Я вас, супчиков, знаю, – не унимался буденовец. – Ждете, что восстание будет… Если и будет – так пикнуть тут не успеете… Сам всех перережу.

У буденовца болезнь осложнялась. У него было настолько обморожено лицо, что нос отвалился. Начиналась гангрена головы. Чувствуя близкий конец, буденовец стал проявлять признаки большого беспокойства за что-то хранившееся у него под подушкой. Он часто вынимал это «что-то», бредил им. Сестра, видя, что «что-то» беспокоит больного, решила убрать от него предмет беспокойства. Этот предмет оказался сумкой с бриллиантами, золотом, жемчугом.

Если бы вещи умели говорить, они поведали бы миру свою кровавую историю.

Через несколько дней к нам в палату поступил еще один больной, за которым особенно ухаживали все, начиная от доктора и кончая сиделкой. Знаки внимания ему оказывал сам лазаретный комиссар. Этот высокий больной был комиссаром торговли и промышленности Сибири.

– Вы сибиряк? – спросил я как-то его.

– Нет, я петербуржец. Недавно только получил назначение в Сибирь. Как только поправлюсь – поеду.

– А я долго живал в Сибири. Интересный край, самобытный, богатый вообще, а еще больше своими экономическими особенностями. Вам трудно будет там комиссарствовать. Сибирь нужно знать.

– Мне сейчас подбирают литературу о Сибири. Я готовлюсь к работе. А потом сибирские особенности, как вы говорите, не страшны. В Сибири должна быть та же экономическая политика, что и у остальной Советской России. Моя задача будет не развивать эти особенности, а нивелировать их.

Вот уже у меня три красных знакомства. В маленьком осколочке зеркала отражается мир, как и в целом зеркале. В этих трех советских осколочках я видел уже Советроссию, знаменитую РСФСР.

Кстати сказать: комиссар торговли и промышленности Сибири по образованию был студентом какой-то консерватории по классу пения.

На другой же день по занятии красными Екатеринодара стала выходить газета «Красная Кубань». Других газет не было. Все старые газеты, естественно, смолкли. Я жадно следил за «Красной Кубанью».

– Где наша армия? Что с ней?

Смутны были ответы. «Победа, победа, победа», – кричала газета, а куда девалась армия, какими дорогами она пошла – все это оставалось в тумане. Газета называла гомерические цифры пленных. Я только значительно позже узнал, что остатки армии все же перебросились в Крым и что только кубанцы сдались вместе с атаманом генералом Букретовым на милость победителя, да и то по необходимости, вследствие невозможности погрузиться на суда и следовать за армией.

«Белой армии больше не существует. Остатки ее бродят по лесам Линейной Кубани. Песня белых спета. Пред нами стоит теперь задача уничтожить местную контрреволюцию, и тогда начнется заветный период строительства Советроссии. Ура, красные солдаты! Ура, красные вожди и командиры!»

Газета была переполнена декретами. Один декрет требовал сдачи районным комендантам всего казенного имущества, обмундирования, снаряжения, лошадей и прочего, оставшихся после белых.

«За неисполнение этого декрета виновные подвергаются расстрелу без суда и следствия».

Другой декрет требовал учредить немедленно домовые комитеты, которым надлежит к определенному сроку представить списки всех живущих в доме с указанием, кто из них так или иначе причастен к Добровольческой армии.

«Неисполнение настоящего декрета, а также сокрытие жильцов повлечет за собою расстрел без суда и следствия председателя домового комитета».

Третий декрет объединял домовые комитеты в квартальные. Председатель квартального комитета отвечал головой за весь свой квартал. На должность председателя домового или квартального комитета не мог быть выбираем бывший офицер, чиновник или чин полиции.

Декрет о регистрации офицеров, декрет о хлебных карточках, декрет… миллион декретов – и за все смертная казнь.

Наряду с этими, пахнущими кровью декретами газета пестрела статьями, посвященными школьному делу, дошкольному воспитанию, художественному развитию. Но газета не скрывала, что и школа, и внешкольное образование, и художественные студии – все это будет окрашено в коммунистические тона.

«Довольно диктатуры буржуазии! Теперь мы будем строить жизнь! Мы будем воспитывать детей! Мы будем ковать граждан, достойных великой революции! Прочь с дороги, кто не с нами!»

Потянулись дни плена…

В лазарете произошли кое-какие перемены: появился комиссар, хозяйственный комитет, культпросвет.

Врачебный персонал, за исключением старшего врача, остался прежний. Старший врач ушел с армией, боясь кары за свою белую работу в Добрармии. Казалось бы, что все должно идти по-старому, раз весь аппарат лазарета оставался старым. Но с первых же красных дней что-то надломилось в быте образцового лазарета. Полы стали мыться не каждый день. Сиделки стали менее