Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова

во все глаза, поражаясь, как это безо всяких усилий удалось вспороть наперник – не знали, что меж пальцами скрывалось лезвие. То же самое проделал с другими подушками. Третий переворачивал набитые соломой матрасы.

Открыли сундуки – бабушкин и тёти Маруси. Старые шали, несколько платьев, истоптанные ботинки и туфли, изрядно поношенные плюшевые курточки, что надевались по праздникам, – всё выбрасывалось на земляной пол.

Беда заметил в сундуке несколько книжечек, протянул руку, но маленькая щупленькая бабушка Зина тигрицей бросилась к своим немецким евангелиям, схватила их и с криком «Не дам!» рванулась прочь. За ней кинулись – она яростно оборонялась и ругалась по-немецки: «Пустите! Черти! Свиньи!»

– Убью! – тихо, но внушительно процедил, приближаясь, Беда.

Бесстрашная бабушка не отдала бы своего сокровища – его насильно отобрали; высокий Беда, возможно, и выстрелил бы – мешали дети, повисшие на своей любимице. И всё же ей удалось каким-то образом спрятать реликвию дома, миниатюрное евангелие в обложке из слоновой кости с металлической защёлкой, – вещицу, что дети почитали за счастье подержать в руках. Когда надо было кого-то поощрить, бабушка вынимала из сундука книжицу, скрывавшуюся в ладони: «Можешь подержать». Другие, хныча, завистливо смотрели на счастливчика:

– Альтмама, и я буду слушаться, дай и мне подержать.

– В другой раз. Если слушаться будешь.

…А сейчас выбрасывалось всё из сундуков. Квартира была завалена хламом; дети жались по углам; дедушка на табурете недоумённо вертел головой. В воздухе – пух из распоротых подушек, в комнате – погром. С обыском, наконец-то, было закончено. Старику приказали одеться. Бабушка, тётя Маруся, дети кинулись к нему.

– Нельзя! – остановил их Беда.

Дедушка с грустью, словно запоминая, обвёл всех и глазами задержался на бабушке Зине.

– Не волнуйтесь, разберутся, это ошибка – я скоро вернусь, – уже с шапкой на голове остановился он у порога.

Из школы пришла последыш Лида – худенькая 13-летняя девочка с выразительными голубыми глазами. Видя погром – летящий пух, выпотрошенные сундуки, одеяла на земляном полу, – она с выражением ужаса застыла у порога.

– Что случилось? – скорее выдохнула, чем спросила.

– Лидочка, отнеси пышки отцу в сельсовет, – впопыхах сквозь слёзы говорила бабушка Зина, колдуя с тестом, в который летел пух.

– В сельсовет?

– Его взяли.

– Кто?

– НКВД.

– За что?

– Не знаю. Может, примут еду – не ел ведь ещё! Не раздевайся! Должны же ребёнка пропустить!

Пышки, дорогое по тому времени удовольствие, из-за спешки не получились. Бабушка собрала тёплый узелок, Лида прижала его к себе, побежала к сельсовету. Открыла дверь и – тотчас увидела отца, что сидел у стола, скрестив на коленях руки. Встретил вопрошающий взгляд детских глаз, грустно улыбнулся. «Не виноват! Не виноват!» – пролетело в её голове, и она ринулась: «Папа!»

– Ты что – нельзя! – перегородил ей Беда рукой.

– Lidchen, ich bin nicht schuld. Glaub nicht, niemand glaub! (Лидочка, я ни в чём не виноват, ничему не верь), – успел сказать по-немецки этот 56-летний дорогой человек.

– Говорить только по-русски, по-немецки – запрещено! – отрубил Беда.

И она застыла – в поклоне к отцу.

– Что у тебя в узелке? – поинтересовался, наконец, коренастый.

– Передачка. Мама послала. Можно?

– Можно, пусть при нас ест.

– Да ты, Лидочка, не волнуйся – я не голодный.

– Поешь, папа. Правда, пышки получились неудачные. Там ещё бутылка молока.

У неё взяли узелок, посмотрели содержимое и передали отцу. Они оба не знали, что видятся в последний раз.

– До свидания, папа!

– До свидания. Успокой всех. Я ничего плохого не делал, пусть не сомневаются.

Бабушка Зина не раз ходила в районный центр в надежде на короткую встречу, в надежде что-нибудь прояснить – к дедушке не впускали, но передачку принимали. В последний раз брать ничего не хотели: «Здесь кормят».

– Твенацать километр, талеко! – изъяснялась пальцами бабушка, плача. – Ноги, руки палят. Пери, пошалуста!

– Нельзя, бабушка, – отталкивал узелок молоденький солдатик.

И сказал то, что, видимо, не должен был говорить:

– Завтра его в Кулунду этапируют.

– Кулута? Сафтра? Так талёк? Сачем?

– Да, да, завтра, – улыбался он её произношению. – Ну, давайте узелок. Передам, только об этом никто не должен знать – нельзя нам врагов жалеть.

Усталая, с красными от слёз глазами бабушка вернулась домой, где ждали дедушкины сёстры: тётя Нюра и тётя Вера, дочери: Мария и Лида и несколько спецпереселенок, – не услыхали добрых вестей и вскоре разошлись.

Раньше к бабушке Зине забегали соседки, русские женщины, теперь перестали – решили от греха подальше: дружить с «врагами народа» было опасно. Бабушка засобиралась в Кулунду.

– Ты не знаешь языка – ничего не найдёшь, ничего не выяснишь, – отговаривали тётя Маруся и тётя Нюра.

В Кулунду отправилась красивая, белолицая тётя Нюра – вернулась она чёрная и похудевшая.

– Зря ходила – ничего не выяснила, никуда не впустили, даже передачку не взяли. По дороге домой всё и съела.

И в доме поселился страх, и повисла какая-то особенная, зловещая тишина. Все разговоры сводились к бытовым проблемам: «Ш – ш – ш!.. Стены слышат…» Это шиканье принизывало всё наше детство и отрочество. В людных местах говорили только по-русски – коряво, смешно, но по-русски: непонятная для русского слуха немецкая речь могла нести в себе секретную информацию. Подозрения надо было исключить – на родном немецком говорили дома, и только тихо: запуганным, беззащитным женщинам предстояло сберечь жизнь детей.

Дедушка Сандр – Германн Александр Иванович – 1886 года рождения, арестованный 17 декабря 1942 года, умер в тюрьме 20 сентября 1943 года от пеллагры – диагноз тюремного врача. В одной из справок, полученной впоследствии на многочисленные наши запросы, сообщалось: «Постановлением прокуратуры Новосибирской области от 28 августа 1970 года уголовное дело в отношении Германн А.И. было прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления, и он посмертно реабилитирован».

Во второй половине семидесятых маму – к тому времени ей было уже за шестьдесят – вызвали в КГБ для знакомства с делом отца. Ей прочли длинный список из семидесяти трёх свидетелей, что давали, якобы, показания о его «контрреволюционной деятельности», спросили:

– Вы знаете кого-нибудь?

Она не знала. Когда сообщили, что отец умер за три дня до «тройки», объявив в знак протеста голодовку, потеряла сознание.

Так мы через 30 лет узнали, где и когда встретил смерть дедушка Сандр, – тщетно бабушка Зина пыталась гаданиями предугадать его судьбу.

Бабушка Зина

Десять лет бабушка Зина жила ожиданиями встречи с дедушкой. Подолгу разглядывая себя в зеркало, прихорашивалась… Стоит, бывало, розовощёкая, с ясными голубыми глазами и, чуть-чуть поворачивая голову, притрагивается к лицу. Пышные до плеч густые