Цена разрушения - Адам Туз

населения…». Громадные конкурентные преимущества Америки в сфере промышленных технологий в первую очередь были функцией «размеров американского «внутреннего рынка»» и тем, что она «богата не только покупательной способностью, но и сырьём». Именно огромные «гарантированные <…> внутренние продажи» позволили американской автомобильной промышленности освоить такие «методы производства, которые в Европе вследствие отсутствия таких же объёмов продаж были бы попросту невозможны»[35]. Иными словами, для фордизма требовалось «жизненное пространство».

В то время как Штреземан считал возвышение США стабилизирующим фактором в европейских делах, в глазах Гитлера оно просто поднимало ставки в борьбе за расовое выживание. И эту борьбу невозможно было ограничить только экономической сферой: «Окончательный исход борьбы за всемирный рынок будет решён посредством силы…»[36]. Даже если немецкие бизнесмены добьются успеха, Германия вскоре снова окажется в ситуации 1914 года, вынужденная сражаться за доступ к всемирным рынкам в крайне неблагоприятных условиях. Вообще, Гитлер полагал, что зарождающееся экономическое доминирование США ставит под угрозу «глобальное значение» всех европейских стран. Если только политическим лидерам Европы не удастся вырвать население своих стран из его обычного «политического недомыслия», то «грозящая глобальная гегемония северо-американского континента» низведёт их всех до положения «Швейцарии и Голландии»[37]. Не то чтобы Гитлер был приверженцем панъевропейских идей. Он считал все подобные предложения чепухой, «еврейским» вздором. Европу в противостоянии с США должно возглавить самое сильное европейское государство по образцу Римской или Британской империй или, если на то пошло, Пруссии, объединившей немецкие земли в XIX в.

В будущем единственным государством, которое сможет выступить против Северной Америки, станет то, которое поймёт, как посредством сущности своей внутренней жизни и смысла своей внешней политики повысить цену своего народа в расовом смысле и наделить его государственностью, наиболее подходящей для этой цели <…> Задача национал-социалистического движения состоит в том, чтобы укрепить свою родину и подготовить её к этой миссии[38].

Таким образом, в число врагов Гитлера, наряду с Францией и Советским Союзом, вошли и Соединённые Штаты, против которых следовало выступить после завершения внутренней консолидации, по возможности в союзе с Великобританией. Стоит подчеркнуть этот последний момент. Настойчиво делавшийся Гитлером акцент на необходимости союза с Великобританией вытекал не только из его главной цели — завоевания Востока, служившего ключевым стратегическим аргументом в Mein Kampf — но и из осознания Гитлером угрозы со стороны США — новой темы, появившейся в его «Второй книге».

Таким образом, Гитлер и Штреземан расходились в своей оценке положения Германии по отношению к начинавшемуся «веку Америки», как и в оценке относительного значения экономики и политики. Однако основой для этих расхождений служило более фундаментальное различие в отношении того, как они понимали историю[39]. Оно наиболее чётко иллюстрируется их реакцией на катастрофу Первой мировой войны. Сущность позиции Штреземана состояла в том, что война не изменила магистрального курса всемирной истории, диктуемого неизбежной траекторией экономического развития. Несмотря на то, что Германия потерпела поражение, война, ослабив Великобританию и Францию и усилив США, открыла путь к восстановлению германской мощи, пусть только в экономической сфере. Гитлер считал подобное мышление характерным для наивного оптимизма германских буржуа. Он не был пессимистом. Он отвергал мрачные пророчества Шпенглера. Однако в его глазах история никому не давала никаких гарантий. Фундаментальным определяющим фактором в истории для него был не предсказуемый телос экономического развития, а борьба между народами за средства существования. В этой битве за выживание исход никогда не был предрешён. Как заявлял Гитлер, даже в короткий «2000-летний период» истории человечества

мировые державы повелевали культурами, известными сейчас только из легенд, огромные города превращались в руины <…> Мы почти не в состоянии проникнуть <…> в заботы, потребности и страдания миллионов и миллионов отдельных людей, которые когда-то, в качестве живых существ, были творцами и жертвами этих событий <…> И как бесчувственно <…> настоящее. Насколько не обоснован его вечный оптимизм и насколько пагубно его упрямое невежество, его отказ видеть и отказ учиться[40].

Вырвать население из этого оптимистического ступора и зарядить его чувством апокалиптического риска — вот истинная задача политического руководства. Идея о том, что Германия, подобно США, может просто постепенно двигаться к более высокому уровню жизни, представлялась Гитлеру заблуждением. Для него поражение в Первой мировой войне возвестило начальную точку борьбы, не менее решительной, чем между Римом и Карфагеном. Если только немцы не ответят на вызов, 1918 год вполне может стать предвестником такого же полного упадка (Untergang), как тот, что испытали на себе великие цивилизации древности. Такая перспектива не оставляла места для пассивности и терпения. Перед лицом абсолютной безжалостности еврейско-большевистского врага могла стать оправданной даже стратегия, чреватая крайним риском. Аудиторию 1920-х и начала 1930-х гг. можно было простить за то, что она принимала экстремистские воинственные речи Гитлера за проявления риторической аффектации. Насколько серьёзен он был со своим апокалипсическим мировоззрением, в полной мере выяснилось лишь после 1939 г.

III

Таким образом, немецкие избиратели должны были сделать решительный выбор, и он был сделан. На всеобщих выборах в мае 1928 г. партия Гитлера получила жалкие 2.5% голосов, которые обеспечили ей всего 12 из 491 места в рейхстаге. Наоборот, несмотря на то, что доля НЛП снизилась, партия Штреземана всё равно сохранила приличное представительство в парламенте, получив 45 мест[41]. И если национал-либералам оказывал щедрую поддержку крупный бизнес, то казна нацистов к осени 1928 г. настолько оскудела, что они были вынуждены отменить ежегодный партийный съезд. Продажи Mein Kampf так сильно упали, что издатели Гитлера решили придержать его «Вторую книгу» из опасения испортить рынок. НННП, ещё одна ультраправая партия, вместо прежних 103 мест получила всего 73. Об этом поражении и вызванном им кризисе в руководстве националистического движения, который привёл к тому, что главой НННП был выбран ультранационалист Альфред Гугенберг, летом и осенью 1928 г. кричали газетные заголовки. Наоборот, социал-демократы-основатели Веймарской республики — одержали крупную победу. Их представительство в рейхстаге выросло с 131 до 153 мест. Совместно со штреземановской НЛП, НДП и партией Центра они составляли работоспособное большинство с Германом Мюллером в качестве канцлера. Густав Штреземан остался министром иностранных дел уже на пятый год.

Таким образом, в 1928 г., несмотря на наличие таких элементов, как Гитлер и его партия, Веймарская республика имела функционирующую парламентскую систему и правительство, поставившее своей целью пересмотр Версальского договора под благожелательной эгидой США. Да, катастрофический обвал этой системы был возможен. Но даже самым пессимистически настроенным наблюдателям нужно было сильно постараться, чтобы