Странно и наоборот. Русская таинственная проза первой половины XIX века - Виталий Тимофеевич Бабенко

Быв предостережен таким образом, незнакомец остановился; но смущение его столь было велико, что он принужден был прислониться к плечу философа, а между тем от времени до времени делал восклицания, изъявляющие удивление, печаль и восхищение:

– Это она, это точно она! Как будто живая! Как она прелестна! Мириама, дочь моя! выговори хотя одно слово. О небо! она движется, она улыбается! О! поговори со мной немного или хоть вздохни единый раз! Увы! всё молчишь, всё мертво, подобно сердцу моему! Улыбнись еще раз! Подари меня еще улыбкой, той улыбкой, которую тысячи лет не могли изгладить из сердца моего. – Старик! напрасно ты меня удерживаешь. Я не могу – я хочу обнять ее.

Выговорив последние сии слова, он поспешно бросился к зеркалу; но картина исчезла, зеркало опять покрылось туманом, и незнакомец без чувства упал на землю.

Когда он пришел в память, то увидел себя в руках Агриппы, который тер его виски и смотрел на него с удивлением и страхом. Незнакомец немедленно вскочил на ноги с возобновленными силами и, схватив за руку философа, сказал ему:

– Благодарю за твою доброту и снисхождение и за сладкое, хотя горестное, явление, которое представил ты моим глазам.

Сказав слова сии, он всунул ему в руку тяжелый кошелек; но Корнелий не хотел его принять.

– Нет, нет! – воскликнул он, – оставь у себя свое золото, приятель! Я, право, еще не знаю, может ли принять от тебя что-нибудь добрый христианин; но, как бы то ни было, я почту себя достаточно вознагражденным, если ты скажешь мне, кто ты таков?

– Взгляни, – сказал незнакомец, указывая на большую историческую картину, висевшую на стене по левую руку.

– Это, – отвечал философ, – мастерское произведение искусства, – картина, написанная одним из древнейших, но отличнейших художников наших, представляющая Спасителя, несущего крест.

– Взгляни еще! – продолжал незнакомец, устремив на него пристально сверкающие взоры и указывая на изображенную на левой стороне картины фигуру.

Корнелий посмотрел и увидел с удивлением (чего не заметил еще до того времени) разительное сходство сей фигуры с незнакомцем, как будто бы это был портрет его.

– Это, – сказал Корнелий с выражением ужаса, – должно представлять того злосчастного изверга, который толкнул божественного Искупителя нашего, не могущего далее нести крест, и за то осужден блуждать по земному шару до второго пришествия.

– Это я, это я! – вскричал незнакомец и, бросившись вон из дому, исчез из глаз философа.

Тут Корнелий Агриппа узнал, что его посетил Вечный жид.

1829

Примечание

…послышалось Корнелию Агриппе… – Имеется в виду Генрих Корнелий Неттесгеймский, более известный под псевдонимом Агриппа Неттесгеймский (Agrippa von Nettesheim; 1486–1535) – немецкий гуманист, врач, алхимик, натурфилософ, оккультист, астролог и адвокат. Имя Агриппа взял в честь основателя своего родного города Кёльна – Марка Випсания Агриппы (63–12 до н. э.), полководца императора Августа.

Михаил Николаевич Загоскин (1789–1852) был очень плодовитым писателем и драматургом (а также директором московских театров и даже директором Московской оружейной палаты). После него остались 29 томов прозы, 17 комедий, водевиль и множество журнальных статей. Когда-то его произведения пользовались необыкновенным успехом, однако ныне М.Н. Загоскин почти забыт. А если и помнится, то как автор толстых исторических романов: «Юрий Милославский», «Рославлев», «Аскольдова могила», «Брынский лес»… – перечислять можно долго.

Но ведь была у Михаила Николаевича и великолепная таинственная проза – например, сборник повестей «Вечера на Хопре». Такими произведениями не грех и в двадцать первом веке зачитываться, не только в девятнадцатом. «Концерт бесов» – именно из этого сборника.

Михаил Николаевич Загоскин

Концерт бесов

– Если кто-нибудь из вас, господа, живал постоянно в Москве, – начал так рассказывать Черемухин, положа к стороне свою трубку, – то, верно, заметил, что периодические нашествия нашей братьи, провинциалов, на матушку-Москву белокаменную начинаются по большей части перед Рождеством. Почти в одно время с появлением мерзлых туш и индюшек в Охотном ряду потянутся через все заставы бесконечные караваны кибиток, возков и всяких других зимних повозок с целыми семействами деревенских помещиков, которые спешат повеселиться в столице, женихов посмотреть, дочерей показать и прожить в несколько недель все то, что они накопили в течение целого года. Но в 1796 году этот прилив временных жителей Москвы начался с первым снегом, и, по уверению старожилов, давно уже наша древняя столица не была так полна или, лучше сказать, битком набита приезжими из провинций. Старшины благородного собрания пожимали плечами, когда на их балах не насчитывали более двух тысяч посетителей, и громогласно упрекали в этом итальянца Медокса, который беспрестанно давал маскарады в залах и ротонде Петровского театра. Действительно, публичные маскарады, в которых не танцевали, а душились и давили друг друга, были в эту зиму любимой забавой всей московской публики. В числе самых неизменных посетителей сих маскарадов был один молодой человек, также приезжий, но только не из провинции. Иван Николаевич Зорин – так звали этого молодого человека – только что возвратился из чужих краев. Он долго жил в Италии, любил страстно музыку и всегда говорил об итальянской опере с восторгом, который превращался почти в безумие, когда речь доходила до оперной примадонны Неаполитанского театра. Он называл ее в разговорах Лауреттой, но не хотел открыть никому из своих знакомых имя, под которым она была известна в музыкальном мире. По всему было заметно, что не одна страсть к искусству была причиной сего энтузиазма, и хотя Зорин никому не поверял своей сердечной тайны, но все его приятели, а в том числе и я, отгадывали, почему он казался всегда печальным, скучным и оживал тогда только, когда начинали с ним говорить об итальянской опере. Его вечную задумчивость, тоску и какое-то мрачное уныние, которое в Англии назвали бы сплином, мы называли просто хандрой и всякий раз смеялись над его доктором, когда он, рассуждая о душевной болезни нашего приятеля, покачивал сомнительно головой.

– Полноте, Фома Фомич! – говорили мы ему, – что вам за охота набивать его желудок пилюлями? Пропишите-ка ему бутылки по две шампанского в день да приемов пять или шесть в неделю балов, театров и маскарадов, так это будет лучше ваших разводящих и возбуждающих лекарств.

Как ни упирался Фома Фомич, а под конец решился послушаться нашего совета и предписал Зорину ездить по всем балам и не пропускать ни одного маскарада. В самом деле, принимая участие во всех