Давид Боровский - Александр Аркадьевич Горбунов

и в помещении театра по окончании спектакля, которые могут вызвать нездоровый ажиотаж со стороны почитателей Высоцкого из околотеатральной среды и создать условия для возможных проявлений антиобщественного характера.

Сообщается в порядке информации.

Председатель Комитета Ю. Андропов».

Андропов и раньше в секретных записках «прохаживался» по спектаклям Театра на Таганке. В июле 1972 года, например, этот «либерал», «любитель джаза» и «ценитель литературы» сообщил в ЦК КПСС о том, что «КГБ располагает данными об идейно-ущербной направленности спектакля “Под кожей статуи Свободы” по мотивам произведений Е. Евтушенко, готовящегося к постановке Ю. Любимовым (седьмая совместная работа Боровского с Любимовым. – А. Г.)… По мнению ряда источников, в спектакле явно заметны двусмысленность в трактовке социальных проблем и смещение идейной направленности в сторону пропаганды “общечеловеческих ценностей”… проявляется стремление режиссера театра Любимова к тенденциозной разработке мотивов “власть и народ”, “власть и творческая личность” в применении к советской действительности…»

В декабре 1982 года Любимов написал письмо Андропову. Боровский, узнавший об этом месяц спустя от Юрия Петровича, констатировал: «Коммунист – коммунисту». Только после получения этой информации Давиду стало понятно поведение Любимова по отношению к чиновникам, в частности, к первому заместителю министра культуры Юрию Барабашу, повадившемуся приходить в театр на репетиции «Бориса Годунова» даже в дневное время.

«Любимов, – рассказывал Боровский, – разговаривал с ним необычайно резко. Можно сказать, откровенно грубо. Грубил не без удовольствия. Заместитель министра странным образом терпел и помалкивал». Жена Любимова Каталин кричала Барабашу: «Вы – фашист!» И в этом случае высокопоставленный чиновник из Министерства культуры промолчал. Римма Кречетова, побывавшая на репетициях «Годунова», говорит, что Юрий Петрович на них «угрожающим таким тоном многозначительно повторял, что времена изменились и совсем скоро плохим чиновникам станет очень плохо. Им, мол, покажут кузькину мать».

В Лондон Любимов уезжал в подавленном состоянии. В силу всех коллизий, вызванных несбывшимися надеждами Юрия Петровича на покровительство Андропова, надеждами, надо сказать, ничем не мотивированными, если не считать, конечно, обещаний людей, которым казалось, что они близки к Андропову, обещаний «свести с генсеком», «продавить заскорузлых чиновников» и обеспечить «Таганке» режим наибольшего благоприятствования.

Все обещания проистекали из привычного для интеллектуалов из партийно-чиновничьей среды, мнивших себя либералами в террариуме непроходимых консерваторов, желание продемонстрировать свою значимость. Любимов называл их, в частности Льва Оникова, Льва Делюсина, Георгия Шахназарова, сотрудника КГБ Лолия Замойского, «фрондирующими коммунистами». Делюсин говорил, что «больше всего либералов вышло именно из «андроповской шинели».

Еще одно письмо Андропову Любимов написал 26 июня 1983 года – по поводу запрещенного спектакля «Борис Годунов». Выдержка из письма:

«Глубокоуважаемый Юрий Владимирович!

После долгих раздумий решил снова обратиться к Вам, ибо убедился, что без Вашего вмешательства вопрос о “Борисе Годунове” положительно решен не будет. Вам моя настойчивость может показаться назойливой, но речь идет о судьбе великой пушкинской драмы, и я позволю себе вновь просить Вас отменить запрет на “Бориса”».

Любимов заверил Андропова, что «театр ни на йоту не отошел от текста Пушкина и не имел ни малейшего желания его «осовременить».

Не помогло. Не разрешили. Записка председателя КГБ Виктора Чебрикова под грифом «Секретно» о «Борисе Годунове» с кагэбэшной «рецензией» на спектакль и с резолюцией Андропова от 28 декабря 1982 года «Ознакомить членов Политбюро + тт. Зимянина М. В., Шауро В. Ф.» поставила на таганковском «Годунове» крест.

С Боровским Юрий Петрович содержание летнего письма генсеку не обсуждал. Более того, Давид об этом послании узнал только в Лондоне. Любимов между делом, походя, рассказал ему об этом. Боровский, не знавший, разумеется, ни об уничтожавшей «Бориса Годунова» докладной записке Чебрикова, ни о резолюции Андропова, назвал затею с письмом «бессмысленной».

Обстоятельства со всей неизбежностью сработали против Любимова.

Первое: сбитый в ночь на 1 сентября 1983 года на Дальнем Востоке советским военным летчиком гражданский южнокорейский самолет с пассажирами на борту, поднявшийся в связи с этим по всему миру шум, вызванный как совершенным преступлением, так и неуклюжими, примитивными попытками СССР, поначалу в уничтожении самолета не признававшегося, «замять» это дело (одно только заявление ТАСС, выработанное на заседании Политбюро ЦК КПСС, чего стоит: «…самолет-нарушитель на подаваемые сигналы и предупреждения советских истребителей не реагировал и продолжал полет в сторону Японского моря»).

Любимов не сумел соотнести себя с взбудоражившей весь мир ситуацией, взглянуть на нее глазами человека, на поддержку которого, обещанную (она ему, во всяком случае, виделась) кем-то из окружения этого человека, он рассчитывал, – Юрия Андропова и вольно или невольно влился в мощный хор хулителей Советского Союза.

Второе: Андропов, чьей помощи Любимов ждал с нетерпением, иногда граничащим с бахвальством (вот Андропов им наподдаст!), был уже смертельно болен. Поэтому до театральных столкновений Любимова с чиновниками от культуры ему не было никакого дела. Тем более что тот теперь уже допускал политические выпады в адрес страны, а значит, и в адрес ее руководителя.

«Юрий Петрович, – говорил Давид Любимову в Лондоне. – Напрасно вы рассчитываете на положительное для вас вмешательство Андропова. Ему – и его окружению тоже – сейчас не до вас. Он серьезно болен. Все об этом говорят».

Знающие люди были в курсе того, что после летнего отпуска у Андропова резко стала прогрессировать почечная болезнь, от которой он страдал последние 16 лет. Прежде ухудшения компенсировались сильнодействующими препаратами. Потом и они перестали помогать. Крымский отдых завершился тем, что помимо болезни почек, вынуждавшей Андропова дважды в неделю посещать больницу для искусственной очистки крови, гемодиализа, развилась флегмона, потребовавшая операции. Андроповский организм с рухнувшим иммунитетом фактически перестал сопротивляться инфекциям. Послеоперационная рана не заживала. Он угасал. Его рабочим кабинетом стала – и оставалась до смерти – больничная палата. Длительное время, несколько месяцев, жизнь Андропова поддерживалась специальным медицинским оборудованием и препаратами и не о какой работе, тем более активной, и речи быть не могло: время от времени он впадал в бессознательное состояние.

Всеми государственными делами занимались старики из политбюро. Какой уж тут Любимов с его театром?..

Любимов в подавляющем большинстве тех ситуаций, о якобы достоверном содержании которых он мог знать только с чужих слов, видел только то, что ему хотелось видеть, а вовсе, понятное дело, не то, что происходило на самом деле.

Так ему привиделась и реакция советских властей на его нашумевшее интервью лондонской «Таймс» 5 сентября 1983 года. «Друзья мои, – рассказывал он Джону Глэду, – все-таки пробились к сильным мира сего. Когда они беседовали с Андроповым, который правил, то он сказал: «Да ну, это такая ерунда, эта статья. Ну, зачем, – говорил он, – пусть он возвращается и спокойно работает».

Ну, конечно. Только и оставалось человеку, который:

а) 1 сентября 1983 года провел, как потом оказалось, последнее заседание Политбюро ЦК КПСС;

б) простудился в сентябре в Крыму и окончательно слег (здоровье Андропова в июле – августе 1983 года стремительно ухудшалось, его под