Давид Боровский - Александр Аркадьевич Горбунов

руки выводили из машины и вели по кремлевскому коридору на встречу с немецким канцлером Гельмутом Колем) – развилась флегмона, потребовалась не самая простая операция, Андропова 7 ноября не было на трибуне Мавзолея во время военного парада и демонстрации трудящихся;

в) никого в Кунцевской больнице, в которой он находился до самой кончины, по пустяшным делам не принимал, только – по важным государственным, – читать нелепое, стоит заметить, по сути своей сентябрьское интервью театрального режиссера да еще и приговаривать: «Да ну, эта такая ерунда, эта статья…»

Интервью «Таймс», к слову, не очень-то и жесткое, в сравнении с интервью Любимова газете «Юманите» во время гастролей «Таганки» во Франции поздней осенью 1977 года. Это даже не интервью, а текст журналиста с вкрапленными в него несколькими фразами Любимова, среди которых нет ни одной, подошедших бы под разряд «антисоветская». Банальщина даже для тех времен, когда все сказанное об СССР за границей читалось – в поисках крамолы – под микроскопом. Давид прав, сказав, что материал в «Таймс» выглядит острее «из-за самолета и развернувшейся антисоветской кампании». Боровский в посольстве в Лондоне со знанием дела объяснял советским дипломатам: «Я с Любимовым не первый раз, мало ли что печатают».

Политолог Георгий Шахназаров в своей книге «С вождями и без них» называет поведение Андропова «контрастом с традиционными повадками партчиновника, когда он оставался наедине с человеком, которому доверял, в кругу бывших ему по душе людей из журналистской, научной, да и партийной среды».

Андропов говорил Шахназарову, что просматривает многие толстые журналы, «но все же главную “пищу для ума”» находит в «Новом мире»: «Он мне близок».

Близок-то близок, но когда затравленный донельзя Александр Твардовский был вынужден в начале февраля 1970 года уйти из «Нового мира», а вслед за этим разогнали редколлегию журнала, высочайший уровень которой был беспримерным, председатель КГБ и кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС Юрий Андропов палец о палец не ударил для того, чтобы спасти журнал, в котором он находил «пищу для ума». Не говоря уже о том, что именно при Андропове, который создал в стране политическую полицию, началось системное преследование диссидентов, подавление инакомыслящих, их высылка за границу или же принудительное размещение в психиатрических лечебницах.

«В Андропове, – рассуждал Шахназаров, – непостижимым образом уживались два разных человека – русский интеллигент в нормальном значении этого понятия и чиновник, фанатично преданный своему партийному долгу и видящий жизненное предназначение в служении партии. Я подчеркиваю: не делу коммунизма, не отвлеченным понятиям о благе народа, страны, государства, а именно партии, как организации самодостаточной, не требующей для своего оправдания каких-то иных, более возвышенных целей». И Шахназаров объяснял, насколько существенно проявлялось это различие: «Общение с интеллигенцией было, так сказать, отдыхом, источником получения информации, служило утешением души. Оно было и небесполезным в том смысле, что помогало нащупать какие-то оригинальные политические решения или иметь представление о настроениях в журналистской, научной среде, к которым партийные лидеры во все времена чутко прислушивались, но не более».

О «не более», не будучи близким к советским властителям, постоянно говорил Любимову и Боровский, пытаясь убедить режиссера в том, что тот видит в Андропове только «русского интеллигента», как преподносили главу КГБ и крупного цековского деятеля друзья Любимова, но не видит (или не желает видеть, очарованный, видимо, рассуждениями о «Новом мире»…) «чиновника-фанатика», занятого только одной целью в жизни – служению партии.

В первом же разговоре Шахназарова с Андроповым, в котором присутствовала тема «Таганки», «Андропов, – записал Шахназаров, – проявил живой интерес к судьбе “Таганки”, а я, будучи в дружеских отношениях с Ю. А. Любимовым, смог проявить осведомленность о положении вещей в этом “диссидентском коллективе”».

Поскольку Шахназаров поведал о последовавшем в момент их беседы звонке Андропову Хрущева («Буквально на моих глазах, – рассказывал Шахназаров, – этот живой, яркий, интересный человек преобразился в солдата, готового выполнить любой приказ командира. Изменился даже голос, в нем появились нотки покорности и послушания), ясно, что разговор тогдашнего секретаря ЦК с работником ЦК происходил до снятия Хрущева в октябре 1964 года. И слово «судьба» применительно к театру, который только-только, представив публике единственный, фактически студенческий спектакль, возник, – натяжка, на мой взгляд. Еще бо`льшая натяжка – характеристика, данная Шахназаровым коллективу, едва проклюнувшемуся сквозь «театральную скорлупу» в предвкушении появления на свет: «диссидентский». Шахназаров фактически сказал, что секретаря ЦК КПСС, возглавлявшего специально созданный под него отдел по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран, беспокоила судьба мифического «диссидентского коллектива».

Именно Шахназаров привел Любимова в кабинет секретаря ЦК Андропова, давшего согласие на эту встречу. Было это до 18 мая 1967 года – до момента назначения Андропова в КГБ. «Через некоторое время, – написал Шахназаров в книге, – Юрий Петрович зашел “отчитаться”. У них была “милая” полуторачасовая беседа, он весьма откровенно выложил Андропову все, что думает о партийных чиновниках, ведающих искусством, и, как ему показалось, некоторые крепкие выражения по их адресу покоробили Андропова. Зная манеру Юрия Петровича честить начальство (например, П. Н. Демичева в бытность того министром культуры он не называл иначе как “Ниловной”), я легко представил, как мог отреагировать на подобные вольности наш секретарь, весьма строгий по части этикета. Но на мой тревожный вопрос, не испортил ли Любимов все дело своей несдержанностью, он меня успокоил, ответив, что Андропов, кажется, все понял и обещал помочь, чем сможет».

Через несколько дней Андропов пригласил Шахназарова и сказал, что у него был разговор (Андропов не сообщил, с кем) относительно Любимова. Андропову обещали оставить Любимова в покое при условии, если «Таганка» тоже будет «вести себя более сдержанно, не бунтовать народ и не провоцировать власти». И не важно в этом случае, был у Андропова какой-то разговор с кем-то или же не было такого разговора. Главное – секретарь ЦК КПСС через человека, готового немедленно донести до режиссера суть услышанного, применил простейший трюк с обещанным пряником и угрозой кнута: Любимова оставят в покое, если он не будет провоцировать власти. «Оставить в покое» – понятие в высшей степени расплывчатое, а вот «провокацию» власти с легкостью можно обнаружить в любом жесте, любой фразе режиссера, не говоря уже о предложенном спектакле.

Через некоторое время после первой встречи Андропова с Шахназаровым у Любимова, как это трактует Шахназаров, снова возникли репертуарные проблемы, и он обратился к своему знакомому из ЦК с просьбой устроить еще одно свидание с Андроповым. «Я, – пишет Шахназаров, – рискнул это сделать. Вторая встреча их состоялась, но на сей раз разговор принял нежелательный оборот, и они расстались, хотя не врагами, но и не друзьями. Так вот, сразу после этого я почувствовал резкое изменение в отношении к себе Андропова. Он не бросил мне ни слова упрека, но просто перестал общаться и