Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

все участники Отечественной войны, жители Шевченковского района, обсудив этот вопрос, пришли к твердому убеждению: нет, не надо. Ведь в той же Ли-дице не стали сохранять пепелище и место расстрела такими, как они были после изгнания фашистов, а разбили здесь розарий. Думаем, что и в данном случае в Бабьем Яру надо создать парк с памятником в центре.

В. Ярхунов, депутат Шевченковского районного Совета депутатов трудящихся, Н. Власов, А. Ермаков, В. Есипов, А. Кончиц, П. Курочкин, А. Михайлов, В. Сараев[645].

А 3 марта 1960 года та же «Литературка» вернулась к теме и поместила материал, в котором уже не общественность, а начальство — заместитель председателя Киевского горисполкома — присоединилось к ветеранам и разъясняло читателям, что именно из-за неблагоустроенности самого района в Бабьем Яру до сих пор и не сооружен памятник.

Но — радуйтесь! Уже «в этом году начнутся работы по озеленению склонов Бабьего Яра, в ближайшее время там будет разбит парк, в центре которого, по решению правительства Украинской ССР, принятому в декабре 1959 года, будет в будущем установлен памятник-обелиск с мемориальной доской памяти советских граждан, замученных гитлеровцами в 1941 г.».

О том, к чему эта благая весть привела и во что она вылилась (буквально), сегодня хорошо известно: Куреневская катастрофа.

Тем не менее Некрасов четко поставил вопрос, а Евтушенко в 1961 году до предела его заострил, снайперски увязав то, что «над Бабьим Яром памятника нет», с подлинной и главной причиной этого отсутствия — с общесоветским антисемитизмом, помноженным на местный коэффициент.

Это же выражал и молодой поэт Юрий Каплан, еще в 1959 году написавший свою поэму «Бабий Яр». Она ходила в самиздате, имела своих поклонников[646], но в печать не прорвалась. Да и не могла пройти, коль скоро автору, честно принесшему ее штатному литконсультанту в так называемый «Кабинет молодого автора», отвечено было так:

«О чем Вы пишете, молодой человек? Да, погибли люди. Но погибли, собственно, бесславно. Не оказав врагу никакого сопротивления»[647].

«Но погибли бесславно!..» И это — о женщинах, стариках, детях, младенцах!..

1960. Бабий Яр могил

Проблемным еврейским местом в Киеве оставалось и Лукьяновское еврейское кладбище, на которое, как и на Бабий Яр, был устремлен горячий ликвидационный пыл городских властей.

К концу 1950-х гг. кладбище уже приобрело следующий, зафиксированный Виктором Некрасовым, жуткий вид:

... И еще одна трагедия.

Может быть, даже более страшная, чем смерть. Надругательство над ней. Дикое, постыдное, ужасное, непонятное...

Я иду по тенистой аллее. Тихо, пустынно, шуршат под ногами листья. А кругом... Кругом тысячи, десятки тысяч поверженных, разбитых, исковерканных памятников...

Сворачиваю в другую аллею, третью, четвертую... Та же картина. Многотонные гранитные, мраморные памятники в пыли, в осколках. Маленькие овальные портреты разбиты ударом камня. И так на протяжении... Не знаю, что сказать. Все памятники, все до единого, уничтожены. А их тут не сочтешь. Пятьдесят, сто тысяч... Город мертвых. В мавзолеях, склепах содран мрамор, на стенах надписи — лучше не читать...

Известно, что немцы в порыве слепой злобы уничтожили центральную аллею. На остальные не хватило сил и желания. Остальное совершено потом.

Кем?

Никто не знает или молчат.

Пьяное хулиганье? Но оно, вооружившись, допустим, ломами и молотками, могло справиться с десятком-другим памятников. Они сделаны добротно, на века, на свинцовом растворе.

Нет, это не хулиганье. Это работа планомерная, сознательная. С применением техники. Без бульдозера или трактора, а то и танка, не обойдёшься.

Иду дальше... Хоть бы один сохранился. Нет — все! И на дне оврага груды осколков. Не поленились подтащить и сбросить. За день, за два этого не сделаешь. Недели, месяцы...

И не в пустыне. В городе. Совсем рядом троллейбус, а в конце улицы Герцена (Герцена!), в полукилометре от кладбища, дача, в которой жил Хрущев...

Все это я обнаружил в конце пятидесятых годов. Случайно, гуляя... И онемел. Никто ничего мне об этом не говорил. А вот прошли годы. И у скольких людей там были похоронены отцы и деды. Значит, сюда приходили. И не только приходили. Некоторые из памятников, немного, может быть, сотня или две, были зацементированы в поверженном, лежачем положении, чтоб больше не сбивали...

Никто об этом не говорит. Молчат. Я спросил у жильцов домика при входе на кладбище. Возможно, бывшие сторожа. «Не знаем, не знаем... Ничего не знаем...» И глаза в сторону.

Я задаю себе вопрос. В сотый, тысячный раз. Кто они? Кто разрешил? Кто дал указание? Кто исполнил? И сколько их было? И когда они это совершили? И откуда эта лютая злоба, ненависть, хамство? Или, наоборот, — спокойный, хладнокровный расчёт: сегодня — отсюда досюда, завтра — отсюда до того вот памятника, к 20-му чтоб было закончено...

И все это во второй половине XX века, в славном городе Киеве, на глазах у всех...

Я побывал там сейчас. Перед самым отъездом. Через пятнадцать лет... Заросло кустарником. Поверженные памятники куда-то вывезены. Но не все. То тут, то там белеют среди бурьяна и зарослей недобитые пьедесталы, ступени, обломки мрамора и лабрадора.

И бульдозеры. Скрежеща и урча, пробивают на месте главной аллеи куда-то дорогу... Людей нету. Пусто. Мертво... И страшно[648].

Еще одно свидетельство о кладбищенской ситуации летом 1961 года — от Алексея Симонова. Уверен, что именно она, эта «ситуация», а не пылящие

грузовики с мусором поставили Евтушенко в положение, когда не написать свою поэму он уже не мог:

В Бабий Яр мы поехали в будний день, ближе к вечеру... Причем поехали на машине — вроде как на экскурсию в уже намоленное местной интеллигенцией место, куда они по возможности привозили каждого приехавшего. Место это — на дальнем берегу оврага, не на том, где происходили расстрелы, а на противоположном, высоком и обрывистом, где еще с довоенных времен сохранилось еврейское кладбище. Здесь в войну размещалась немецкая зенитная батарея, для подходов к которой были методично снесены два ряда памятников, слева и справа от центральной аллеи, ведущей от входа к самому обрыву.

Это подтверждается первой же строфой его стиха:

Над Бабьим Яром памятников нет Крутой обрыв, как грубое надгробье...

Только отсюда, глядя с этой, доминирующей над местностью, стороны и никак иначе. А все дальнейшее возникло не в связи с почти идиллической картинкой, с этого обрыва открывающейся, а с тем невыносимым чувством позора, которое громоздилось за твоими плечами, обращенными к кладбищу. Я соврал, когда употребил слово «сохранилось». На этом погосте не было ни одного целого памятника. Ни