Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

...Послевоенное поколение молодых, слушавшее Нехаму Лифшиц, воспринимало это как призыв, прямо обращенный к нему. После гастролей Нехамы во многих городах создавались еврейские театральные кружки, ансамбли народной песни, хоры, открывались ульпаны, тогда же появился и самиздат. Нехама стояла у истоков еврейского движения конца 1950-х и 60-х годов XX века. Кто-нибудь сосчитал, сколько певцов исполняли вслед за Нехамой ее песни?

...Когда она, молодая женщина маленького роста, хрупкая и бесстрашная, стояла на сцене и пела, люди думали: если она не боится, если она сумела побороть страх, смогу и я, обязан и я. Молодежь начинала думать, а думающие обретали силу действовать[663].

Кстати, палки в колеса Лифшицайте вставляли не только в Киеве. Вот еще минский эпизод. Когда в отделе культуры ЦК компартии Белоруссии ей сказали не без прямоты — мол, евреям и цыганам нет места в Минске — Нехама не растерялась: «А в ЦК какой партии это мы разговариваем?» — спросила она, и гастроли разрешили.

Впрочем, трудности с исполнением этой «Колыбельной» были и в Москве. В 1963 году певица гастролировала с двумя концертами в Москве — 5 и 9 июня, в Зале имени П. И. Чайковского: «На первом из них была исполнена “Песня матери” (“Бабий Яр”), на втором публика требовала повторения, но Лифшицайте, потупясь, только качала головой. Неисполнение — также превращалось в жест...»[664]

В марте 1969 года «маленькая птичка выпорхнула из клетки» — Нехама Лифшиц эмигрировала в Израиль, где в 1981 году увидели свет ее воспоминания.

1961-1962. Поэма Евтушенко — от написания до признания

Евгений Евтушенко — поэт из яркой плеяды шестидесятников, чей талант был отмечен исключительными продуктивностью, разнообразием и эгоцентризмом. Он оставил свой след и в любовной лирике («Со мною вот что происходит...»), и в патриотике («Я часто брел по бездорожью...»), но прежде всего — в поэтической публицистике («Бабий Яр», «Наследники Сталина», «Танки идут по Праге...»).

Никогда у него не было иного первичного заказчика, кроме себя самого. Вторичный, впрочем, бывал, и высокий — ЦК КПСС, и кремнево-бескомпромиссным в доводке своих произведений Евтушенко тоже не был.

Он почти не знал кризисов, по крайней мере творческих, и всю жизнь вслушивался в колебания всего диапазона «радиоволн» — как внутренних, коротких и трудноулавливаемых, так и тех, что прекрасно доносятся на средних и длинных волнах. Но, являясь выразителем прежде всего собственного эго, миссию свою видел в диалоге не только с читателем, но и с начальством. В этом смысле он более всего напоминал сейсмограф, но не ограниченный функцией самописца, а посылающий — в режиме SOS — сигналы всем и вся.

Оказавшись в июне 1961 года — вместе с Анатолием Кузнецовым — впервые в Бабьем Яру, Евтушенко набросал об этом стихи. Возможно, он посетил Бабий Яр еще раз в августе, после чего что-то поправил в стихах и прочел их — впервые! — на своем вечере в Октябрьском зале в Киеве 23 августа[665]. Второй раз в аудитории он читал свой «Бабий Яр» 16 сентября в Москве, в Политехническом[666].

Впрочем, Евтушенко был неплохо подготовлен к своему «Бабьему Яру». Он уже давно собирался написать стихи именно об антисемитизме[667], так что тема не родилась, а лишь довоплотилась в яру.

Первоначальную версию поэмы Евтушенко отнес в «Литературку». Валерий Косолапов (1910-1982), главный редактор, сразу же оценил полемический заряд «Бабьего Яра», как и то впечатление, которое — да еще накануне съезда КПСС — стихи произведут на читателей и на главного из них. Нет, не авторскому напору уступил Косолапов — он сам захотел напечатать поэму. Для чего, по-видимому, мобилизовал все свои связи и заручился наверху авторитетным «добрó»[668].

После чего поэма и увидела свет — 19 сентября 1961 года: на последней странице, последней в подборке из трех стихотворений. Первые два — «На митинге в Гаване» и «Американское кладбище на Кубе» — политкорректные с любой точки зрения, а за ними шел «Бабий Яр» — ярчайшее в истории русской литературы произведение против антисемитизма.

Над Бабьим Яром памятников нет.

Крутой обрыв, как грубое надгробье.

Мне страшно.

Мне сегодня столько лет,

как самому еврейскому народу.

Мне кажется сейчас —

я иудей.

Вот я бреду по древнему Египту.

А вот я, на кресте распятый, гибну,

и до сих пор на мне — следы гвоздей.

Мне кажется, что Дрейфус —

это я.

Мещанство —

мой доносчик и судья.

Я за решеткой.

Я попал в кольцо.

Затравленный,

оплеванный,

оболганный.

И дамочки с брюссельскими оборками,

визжа, зонтами тычут мне в лицо.

Мне кажется —

я мальчик в Белостоке.

Кровь льётся, растекаясь по полам.

Бесчинствуют вожди трактирной стойки

и пахнут водкой с луком пополам.

Я, сапогом отброшенный, бессилен.

Напрасно я погромщиков молю.

Под гогот:

«Бей жидов, спасай Россию!» —

насилует лабазник мать мою.

О, русский мой народ! —

Я знаю —

ты

по сущности интернационален.

Но часто те, чьи руки нечисты,

твоим чистейшим именем бряцали.

Я знаю доброту твоей земли.

Как подло,

что, и жилочкой не дрогнув,

антисемиты пышно нарекли

себя «Союзом русского народа»!

Мне кажется —

я — это Анна Франк,

прозрачная,

как веточка в апреле.

И я люблю.

И мне не надо фраз.

Мне надо,

чтоб друг в друга мы смотрели.

Как мало можно видеть,

обонять!

Нельзя нам листьев

и нельзя нам неба.

Но можно очень много —

это нежно

друг друга в темной комнате обнять.

Сюда идут?

Не бойся — это гулы

самой весны —

она сюда идет.

Иди ко мне.

Дай мне скорее губы.

Ломают дверь?

Нет — это ледоход...

Над Бабьим Яром шелест диких трав.

Деревья смотрят грозно,

по-судейски.

Всё молча здесь кричит,

и, шапку сняв,

я чувствую,

как медленно седею.

И сам я,

как сплошной беззвучный крик,

над тысячами тысяч погребенных.

Я —

каждый здесь расстрелянный старик.

Я —

каждый здесь расстрелянный ребенок.

Ничто во мне

про это не забудет!

«Интернационал»

пусть прогремит,

когда навеки похоронен будет

последний на земле антисемит.

Принято различать публицистическую и эстетическую стороны этого стихотворения, причем большинство замечает только первый аспект — стихотворение как поступок. Эстетически, как стих, «Бабий Яр» совершенно типичен для поэтики Евтушенко. Он опирается