Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

Подытожим краткое изложение этой чрезвычайно трудной и неизбежно перегруженной эмоциями темы. Люди, заклейменные как террористы, могут быть в большей или меньшей степени преступниками, в зависимости от принятых критериев и обстоятельств. В условиях типичной для современности путаницы в отношении критериев и обстоятельств зачастую невозможно определить их столь точно, как хотелось бы. Так называемый международный терроризм, который, будучи практически неизвестным в прежнее эпохи, стал легко узнаваемым, хотя и находящимся в тени явлением на периферии конфликтов нашего времени, находит свои истоки и объяснение в особой характеристике современных вооруженных конфликтов, состоящей в том, что многое в них происходит опосредованно, тайно, «по доверенности» и управляется дистанционно; революционеры, мятежники и бойцы сопротивления из самых разных стран временами составляют то, что выглядит как сеть поддерживающих друг друга убийц и диверсантов при скрытой помощи со стороны некоторых государств и отдельных диктаторов. Если вернуться к причине, по которой террористам уделено так много места на этих страницах, то очень легко понять, и это не подлежит сомнению, что лица и партии, получившие такую характеристику от их жертв и врагов, действительно в беспрецедентных масштабах фигурируют в современных конфликтах, и некоторые из них полностью заслуживают такой характеристики; из-за них насилие в этих конфликтах становится более многообразным и включает теперь взрывы, политические убийства (нередко фальшиво именуемые «казнями»), запугивание, похищение людей и (если здесь есть какая-то разница) захват заложников и прочие расхожие средства из арсенала этой темной стороны вооруженной борьбы. Остается только добавить, что этот список в точности совпадает со списком хорошо известных средств государственного терроризма: разрушение, убийства, осуществляемые «эскадронами смерти» (особенно в последние примерно пятнадцать лет в Латинской Америке), пытки и «исчезновения» людей.

В-третьих, беженцы. Они составляют еще один беспрецедентный фактор усложнения современного опыта вооруженных конфликтов. Можно заметить en passant, что невиданный ранее масштаб и постоянство проблемы беженцев делает ее одной из самых трагических особенностей нашего времени.

Массы беженцев, которые покидают дома, пересекают границы и заполняют лагеря, находясь в своего рода симбиозе с гуманитарными межправительственными и неправительственными организациями, существующими для того, чтобы облегчать их участь, далеко не всегда приводятся в движение вооруженным насилием: природа точно так же вызывает катастрофы, как и человек. Но значительная часть беженцев порождена именно человеческой деятельностью. В большинстве случаев беженцы попросту пытаются спастись от насилия и от идущего за ним по пятам голода. Но бывает и так, однако, что они пускаются в путь потому, что одна из сторон конфликта усматривает пользу в том, чтобы переместить их, и следствия этого, в том, что касается права войны, могут быть намного более многообразными, чем кажется на первый взгляд.

Лагеря беженцев могут быть задействованы как важные фигуры в военной игре, поскольку многие националистские и революционные мятежники неплохо обучились в нее играть. Вопреки тому, что подсказывает здравый смысл, этот блуждающий неверный огонек, жизнь в таких лагерях в ряде случаев создала и выковала воинственные нации, приведя к тому, чего никогда не удалось бы достичь при «обычном» существовании. Начало этого процесса относится к 1948 г., когда палестинцы, бежавшие или изгнанные со своих земель новым государством Израиль, были размещены в лагерях беженцев, оборудованных и снабжавшихся БАПОР[331], одним из первых крупных агентств ООН по оказанию гуманитарной помощи. Каким бы размытым ни было национальное сознание палестинцев в прежние времена, в результате нескольких веков османского господства, и как бы ни запутывало ситуацию привходящее воздействие панарабского национализма, с тех пор как многие палестинцы были вынуждены поселиться вдали от родной земли или, после 1967 г., подчинены чужому правлению на родине, у них очень быстро выработался мощный, отчетливо различимый собственный национализм. Некоторые из их «лагерей беженцев» в Иордании и Ливане стали со временем также военными лагерями и даже, как обнаружили израильтяне в 1981 г., крепостями.

Прочное национальное самосознание в разной степени выковывалось и укреплялось также в лагерях алжирцев (в Тунисе), сторонников Полисарио (в Западной Сахаре), камбоджийцев (в Таиланде), намибийцев (в Анголе), сальвадорцев (в Гондурасе) и гватемальцев (в Мексике). Такие лагеря, когда они расположены достаточно близко к не очень хорошо контролируемым границам и когда их собственные границы достаточно проницаемы, иногда обладают вдобавок определенной военной ценностью для связанных с беженцами повстанцев. В них можно найти, в зависимости от обстоятельств, возможности для отдыха и лечения; из числа их обитателей могут рекрутироваться бойцы, по мере того как дети становятся подростками; через них могут происходить поставки боеприпасов и медикаментов, о чем представители властей международных аккредитованных организаций по оказанию помощи беженцам могут и не знать, а могут и знать, но быть не в состоянии пресечь или намеренно закрывать на это глаза. В организации помощи беженцам в наши дни много разных аспектов, и некоторые из них предоставляют доказательства в поддержку аргумента, что гуманитарную помощь жертвам вооруженных конфликтов, как любят утверждать ее наиболее склонные к откровенности поставщики и наиболее умудренные жизнью ее получатели, редко можно отделить от военной помощи.

В-четвертых, еще одной не имеющей исторических прецедентов чертой мирового опыта вооруженных конфликтов после 1945 г. является то, как некоторые из них благодаря праву, политическому маневрированию и этосу эпохи оказались зафиксированы в виде долговременных враждебных отношений, различающихся в диапазоне от замороженных до извергающихся раскаленной лавой ненависти. Речь идет о конфликтах, которые в прежние времена могли быть разрешены в пользу одной из сторон путем классического удовлетворения притязаний превосходящей силы. Один из таких примеров – конфликт в Корее, который после трехлетнего непрерывного извержения (1950–1953 гг.) был более или менее заморожен, а страна была расколота пополам. На Кипре беспорядки, длившиеся двадцать лет, прекратились после раскола страны на две части в 1974 г. (хотя это не значит, что беспорядки прекратились полностью!). Первоначально Вьетнам, подобно Корее, оказался расколот по аналогичным причинам, проявившимся после войны, и водоворот насилия в нем прекратился только через двадцать пять лет страшного конфликта. Беспорядки в Северной Ирландии, несмотря на их глубокие исторические корни, институционализировались, только когда эта провинция в 1923 г. политически откололась от остального острова. Ливан с 60-х годов последовательно погружался в состояние распада и анархии, выход из которого представлялся все более удаляющимся в бесконечность, и основная причина этой, по-видимому, неизлечимой трагедии состояла в неизбежном пагубном влиянии самого печально известного среди этих специфических и, как можно их называть, хронических конфликтов – многостороннего и многоуровневого, уникального во всех отношениях конфликта, развившегося в результате учреждения в 1948 г. государства Израиль.

Всегда будет оставаться предметом споров