Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

утверждать, что для практики МГП это имеет весьма ограниченное значение. Нет оснований полагать, что проблемы и трудности обеспечения пусть даже частичного соблюдения его норм стали бы меньше, если бы язык права лучше соответствовал политической и военной реальности, как это было в прежние времена. Гуманитарные организации, действующие в данной области, во главе с МККК по-прежнему везде и всегда находят путь в кабинеты властей, разрешение которых является непременным условием для их деятельности. Насколько полезным может быть право за рамками этого вопроса о «входе», судя по всему, сильно зависит от обстоятельств и личностей. Не подлежит сомнению, что уникальная способность МККК напрямую иметь дело с правительствами и задавать им щекотливые вопросы основывается на его уникальном статусе, предоставленном ему правом.

Точно так же нет никаких сомнений в судебной и назидательной ценности юридических норм и исторической практики, основанной на них или связанной с ними. Представители Красного Креста и организаций, занимающихся защитой прав человека, усвоили, что хотя «право» во всей своей полноте может не соблюдаться и что назойливая апелляция к нему может даже навредить, части его могут уважаться и соблюдаться и представители государственной власти могут с большей готовностью откликнуться на попытки личного сближения и на призывы, чем на предполагаемый авторитет права. Главный смысл гуманитарного контакта, его «передовая», как говорят солдаты, будет ощущаться как весьма далекий (и при самых лучших намерениях и целях может действительно оказаться весьма далеким) от аргументов юристов и протестов дипломатов по поводу надлежащей классификации развертывающегося вооруженного конфликта и соответствующего статуса сторон, которые им управляют, вооруженных лиц, которые участвуют в сражениях, и разновидностей его жертв. Не забывая в равной степени уделять внимание тому, как военачальники, бойцы и жертвы ощущают эту «передовую» и как политики, юристы и политологи пишут о ней, в оставшейся части этой книги мы займемся исследованием того, как основные элементы международного гуманитарного права применяются на практике.

Часть III

Право и вооруженные конфликты после 1950 г

Глава 7

Гуманитарная практика и законы войны

Предполагаемое равенство воюющих сторон и беспристрастность гуманитарной помощи

Нельзя рассматривать вопросы, связанные с оружием и способами его применения в вооруженных конфликтах, в отрыве от того, в какой степени выбор и использование вооружения сформированы и предопределены тем, что имело место еще до начала конфликта, – тем, какие решения были приняты и какие идеи обдумывались. Эта на первый взгляд вполне логичная процедура не должна никого удивлять. Однако специалисты по современному международному гуманитарному праву (МГП), как правило, ей не следуют. На протяжении последних двух столетий для них является обычным делом игнорировать ту область права, которая имеет дело с причинами и предлогами для военных конфликтов, т. е. старое jus ad bellum, и сосредотачиваться исключительно на jus in bello.

Мотивы такого преимущественного внимания к jus in bello вполне объяснимы. Наиболее убедительные из них нашли воплощение в самом праве. Традиционное jus ad bellum утеряло свою притягательность для тех прагматичных и умеренных в своих воззрениях людей XVII–XVIII вв., чьи наблюдения убедили их, что своеобразно интерпретируемое jus in bello вполне способно помешать удерживанию войны в определенных рамках и ее гуманизации (как стали говорить самые большие оптимисты). Стремление к справедливости в этой области, равно как и в большинстве других, может привести как к крайностям, так и к золотой середине. Чем более люди были убеждены в абсолютной правоте и божественной поддержке дела, за которое они боролись, – т. е. чем ближе они подходили к пониманию «справедливой войны» как «священной войны», – тем, похоже, труднее становилось им ограничивать себя и проявлять сострадание. Кроме того, по мнению дипломатов и государственных деятелей ранних этапов модернизации Европы, у этой доставшейся им в наследство теории был еще один немаловажный недостаток. Старая теория справедливой войны предполагала, что даже если «правота» не принадлежит целиком и полностью одной стороне, то по крайней мере бóльшая ее часть должна находиться именно на одной стороне, что, если рассуждать строго логически, и должно иметь место с большой вероятностью. Но и теория политического реализма, и позитивистская теория права все дальше уходили от подобных оценок, предпочитая не выносить суждений о правоте и неправоте суверенных государств, участвующих в конфликтах, до тех пор, пока их исход не становился известен. Единственной правотой, которая, с их точки зрения, имела значение, была, грубо говоря, та правота, которая признавалась таковой в обществе суверенных государств и которую можно было подкрепить силой в рамках этого общества.

Но это не обязательно означало верховенство грубой силы. Представлять дело таким образом означало бы недооценивать правовое самосознание, которое могло быть составной частью процесса принятия решений, не говоря уже о том неустранимом факте, что право, не подкрепленное силой, способной встать на его защиту, будет всегда находиться под угрозой его нарушения. Право не исчезло из жизни мирового сообщества с появлением готовности правящих элит рассматривать абсолютно независимо друг от друга вопросы о том, что уместно во время войны и что уместно в мирной жизни. Опыт показал (или кажется, что показал – историки не могут до сих пор прийти в этом вопросе к единому мнению), что присутствующее у воюющих сторон чувство самоограничения, продиктованное общими интересами и общей заботой о сохранении цивилизации, имело бы больше возможностей для развития и приносило бы больше плодов, если бы они вообще забывали о причинах, приведших к войне, и сосредотачивались бы исключительно на соблюдении правил ведения военных действий. Совершенно очевидно, что гуманитарным целям в значительно большей степени послужило бы разделение этих двух аспектов правового регулирования вооруженных конфликтов и увеличение вероятности соблюдения принципа jus in bello путем признания моральной эквивалентности всех воюющих сторон, а это на практике означало бы признание иррелевантности jus ad bellum в отношении jus in bello.

Так родилась доктрина, известная как принцип «равенства воюющих сторон», или принцип «равного применения права». Краткое изложение этой доктрины, данное в самом начале руководства 1976 г. для Военно-воздушных сил США, представляется вполне приемлемым: «Право войны применяется в равной степени ко всем сторонам военного конфликта, независимо от того, рассматривает ли международное сообщество того или иного конкретного участника в качестве «агрессора» или «жертвы агрессии»… Этот принцип совершенно необходим. Ход событий после Второй мировой войны показал, что зачастую невозможно добиться международного консенсуса в отношении причин того или иного конфликта. И еще сложнее прийти к общему согласию в отношении того, кого считать агрессором, а кого – жертвой… От применения большей части норм