Балтика - Владимир Виленович Шигин

было нужно. Содержатели магазинов очутились почти под стражею и имели право только брать расписки, но не отказывать в выдачах. Все это оправдывалось требованиями момента и все приготовления к выступлению, на эскадре, пошли гораздо успешнее».

Вторжение Круза и его молодых разбойников в свою вотчину командир порта воспринял весьма болезненно.

– В повелениях у младшего быть мне зело прискорбно! К тому же Круз залезает в мои карманы, как в свои собственные! – Жаловался Пущин графу Чернышеву. – Посему с Крузом я служить не могу и не желаю, и прошу развести нас с ним в разные стороны!

– Да куда я этих двух старых дураков разведу! – сокрушался вице-президент Адмиралтейств-коллегии. – У меня что, для каждого свой флот в кармане имеется?

Пришлось Чернышеву ехать на санках под Рождество в Кронштадт. Вызвал обоих адмиралов.

Крузу он пообещал, что в будущую кампанию он уж точно подерется со шведами, чему Круз сразу обрадовался. Пущину граф Чернышев же объявил, что его сына Ивана он назначил командиром галерного порта. В этом у графа был свой замысел, во-первых, Пущин будет ему после сего назначения лично обязан, а во-вторых, за галерный порт теперь можно было не беспокоиться, так как рачительный отец своего сына никогда в беде не бросит, а всегда поможет и где надо подскажет. После этого граф Иван сказал адмиралам речь прочувственную о дружбе флотской и бутыль водки на стол перед ними поставил.

– Наливай по первой!

Первую и вторую адмиралы опрокинули молча, только исподлобья друг на дружку поглядывали. Оба толстенные, рожи от гнева красные, глаза злющие.

После третьей все обиды друг на друга выложили, кричали и кулаками об столешницу молотили так, что из передней адъютанты заглядывали, нет ли смертоубийства какого. Хитрый Чернышев только молча слушал спорщиков, покуривал трубку да водку им в стаканы подливал. После шестой адмиралы поугомонились, а после десятой прощения друг у дружки просили и целовались троекратно.

– Слава богу, хоть здесь война окончена! – перекрестился Чернышев, запахивая шубу.

Бухнулся в санки:

– Гони в Питер!

С крылечка командирского дома не твердо стоящие на ногах кронштадтские начальники дружно махали ему вслед руками.

Зимой в Кронштадт пригнали семь тысяч рекрут. Всех их надо было разместить, обмундировать и к весне обучить хотя бы азам морского дела. Опять надо было заготавливать провизию и порох, якоря и артиллерийские станки, не говоря уже обо всем остальном.

Худо обстояло дело с мичманами, некомплект которых составлял более полутора сотен. Деятельный Пущин требовал произвести в мичманы всех гардемарин. Кто хотя бы одну кампанию на море сделал. Адмиралтейств-коллегия упрямилась, полагая, что мало опыта.

– Пусть будут хотя бы малоопытные, чем вообще никаких! А опыт – дело наживное, под ядрами да пулями быстро научаться! У меня уже и сукно белое на мундиры готово!

Настойчивость Пущина была вознаграждена.

– Уж коли и мундиры готовы, то грех будет в офицерстве гардемаринусам нашим отказать! Пущай одевают и радуются! – решили в коллегии.

Пока адмиралы ругались и старались готовить флот к будущей кампании, принц Нассау-Зиген ни с кем не ругался и ничего не готовил. Он отдыхал от ратных трудов и веселился. Для принца в виде особого респекта в Эрмитаже сыграли пьесу Екатерины «Горе богатырь» о короле Густаве. Зиген ни черта в ней не понял, но вместе со всеми хлопал в ладоши и смеялся. Поведение Нассау-Зигена, ни за что не отвечающего и ничего не делающего, но собирающего чины и награды, вызывало зависть и восхищение у молодых офицеров.

– И чего сапогами грязь месить, когда надо делать карьеру, как делает ее принц заморский? Раз – и в дамках! – говорили промеж себя гвардейские офицеры.

Теперь они желали воевать на галерах рядом с принцем, чтобы от его пирога и им кусок достался. В морские офицеры подались и гвардейские сержанты, прикинув, что на суше в эту войну отличиться не так-то просто, как на флоте. В прошлую кампанию гвардейцы уже повоевали на галерах и теперь, подучившись за зиму парусному делу, были тоже готовы вступить на шаткие корабельные палубы.

Славолюбие и карьеризм командующего гребной флотилией Зигена оказались весьма заразительными. В течение зимы немало флотских офицеров подали прошения о переводе из корабельного флота в гребной. У непосвященных это вызывало полное недоумение, ведь корабельный флот был во все времена куда престижней гребного. Посвященные же говорили:

– Нынче на кораблях ничего не выслужишь, а на галерах принцевских и слава, и награды, и чины, только собирай!

Весной прибыли из Англии и два капитана – Тизигер и Маршал. Обоих рекомендовал сам лорд Родней. Тизигер сопутствовал Роднею во всех его знаменитых сражениях как адъютант. Маршал же, командуя бригом в прошлую американскую войну, отличился, громя американских каперов. Однажды в Чезапиской бухте он за раз сжег шесть десятков американских судов, за что получил от янки завидное прозвище «проклятый ребенок, изрыгнутый адом», которым весьма гордился. Тизигеру был дан под команду линейный корабль «Вышеслав», а Маршал принял под свое начало гребной фрегат «Святой Николай», бывший капитан которого Александр Шешуков был забран Чичаговым к себе флаг-офицером.

При снаряжении судов к новой кампании главной заботой всех командиров было набрать себе побольше опытных служителей. Матросов, ходивших вокруг Скандинавии из Архангельска в Кронштадт, на русском флоте издавна называли уважительно щелбаками, а прослуживших на судах более пятнадцати лет – солеными. Поэтому любой вновь назначенный капитан первым делом интересовался, сколько у него в команде щелбаков и соленых. Если таковых было хотя бы несколько десятков, за команду можно было быть спокойным. Старые матросы – и рекрутам дядьки-наставники, и унтер-офицерам первые помощники, да и офицерам верная опора.

В командах помимо официальной иерархии царила своя, неофициальная, и основой ее были именно щелбаки с солеными. Каждый прибывший рекрут должен был найти себе дядьку, того, кто будет ему и учителем, и заступником, и отцом родным. Выбравший себе дядьку рекрут приходи к нему и просил взять его в племяши. Соленый смотрел, стоит ли ему брать рекрута в свою «семью», и если тот ему нравился, то давал «добро». После этого рекрут покупал одну-две бутылки водки и закуску. Все это он вручал дядьке. Тот приглашал на крестины как свидетеля унтер-офицера. Рекруту они наливали чарку и отпускали с богом, с молодого и этого хватит, а остальное выпивали за нового члена семьи. Наиболее авторитетные дядьки имели порой по десятку и более племяшей, а потому обладали властью не меньшей, а то и большей, чем некоторые унтер-офицеры. Эта неофициальная структура просуществовала с некоторыми изменениями в русском флоте до самой революции.

Сейчас