Доктор Вера. Анюта - Борис Николаевич Полевой

качество противное, но обязательно отстукаю телеграмму во Львов этому венскому низкопоклоннику Недоле. Дескать, где немцу смерть, там русскому здорово… Или наоборот, что ли.

Мечетный сразу ощутил в себе прилив сил. Хотел было сам идти, но наткнулся на дверь. Его остановили, взяли под руки, и опять над ухом послышалось:

– Не торопись наперед батьки в пекло, потерпи. Походите недельку-другую с повязкой. Раньше снимете – под хвост собачий все мои труды… Нет, други мои, как операция-то проведена! Старый Преображенский превзошел сам себя, премия ему за такую операцию полагается.

Сразу же, как только открылась дверь, послышался возбужденный голос Анюты:

– Ну что, ну как?

– Нормально, – ответил Мечетный своим любимым словом, которое в это мгновение было явно не к месту. Но он был так полон своей радостью, что кружилась голова и не мог он взвешивать слова.

– Видите?

– Немного видел…

– Ой, здорово! – Анюта обняла Мечетного, влепила ему в щеку громкий поцелуй.

Все в том же состоянии полусна Мечетный вошел в лифт. Вместе с ним и Анютой поднимались какие-то врачи, по-видимому, свидетели его прозрения.

– Ну, наш старик от скромности не умрет. Он каждую фразу начинает с «я», а кончает «меня», «мне».

– Расхвастался! И ведь, наверное, из озорства отстукает во Львов свою телеграмму. Он из тех, кто на каждой свадьбе чувствует себя женихом, и на каждых похоронах покойником…

И тут Мечетного из его наркотической рассеянности вывел голос Анюты:

– Как вам не стыдно. Это ведь такой… такой человек.

Собеседники притихли.

– Старший сержант, не стоило бы вам вмешиваться в разговоры офицеров.

– На нас белые халаты, погонов не видать. А офицерам судачить, как бабам, и вовсе не к лицу!

А когда лифт остановился и щелкнул дверью, Мечетный успел еще услышать:

– Эта пэпэжонка совсем обнаглела!

– Не связывайтесь с ней, еще настукает.

Мечетный дернулся было к обидчикам, но дверца лифта уже щелкнула, Анюта, крепко сжав его руку, довела до койки.

Сон схватил Мечетного сразу. Он уснул, не успев ничего рассказать товарищам по палате. Проснулся он только поздно вечером, проснулся с ощущением большой, просто-таки распиравшей его радости. И все-таки не сразу вспомнил, чему же он радуется. Потом вдруг дошло: вижу, вижу. Глаз смотрит, черт его возьми! Вспомнил, как во тьме занавешенной комнаты разглядел свет лампы, вспомнил, как на фоне этого света вырисовывались контуры пожилого человека, волосы, выбивавшиеся из-под шапочки и падающие на лоб, усы, маленькая бородка. Вон он какой, этот «бог окулистики»! И где же, где он, Мечетный, мог его видеть раньше?

Где? Когда? При каких обстоятельствах?

16

В таком счастливом настроении и отправился он с Анютой на прогулку.

День с утра завязался жаркий. Солнце грело на совесть. Шум шагов гасил размягченный асфальт. Листва на липах лишилась нежной весенней желтизны, и листья уже шумели от прикосновения теплого ветра. Решено было на этот раз оторваться от больничного парка, где они всегда гуляли, пешком пройтись до Москвы-реки.

Уверенность, что теперь он будет видеть, совсем переродила Мечетного. Шаг из робкого, нащупывающего стал твердым. Теперь уже Анюте не надо было его вести. Хотя по-прежнему для него все было погружено во тьму, он шел уверенно, ориентируясь на звуки шагов.

Радуясь этому жаркому, почти летнему дню, солнцу, теплому ветру, девушка неумолчно болтала, всему удивляясь: ох, какая красивая церквушка, прямо из сказки… А улицы широченные. Мне никогда не приходилось ходить по таким улицам… А машин, машин! Владимир Онуфриевич… Тут и зрячему надо ходить осторожно, а то как раз и угодишь под колеса…

Ну, а Мечетный молчал и думал, про себя: все, теперь уж недолго ждать. Не сегодня завтра вернется зрение, и тогда, в первый же день, когда с глаз снимут повязку, он прямо скажет Анюте, что любит ее и просит выйти за него замуж. Откажет? Почему? Вряд ли откажет. Не так уж он теперь плох, капитан Мечетный. И как они вдвоем заживут! Ведь за время, что они провели вместе, узнали друг друга, притерлись характерами. Она будет хорошей женой, Анюта, и матерью, наверное, будет хорошей, и дети у них обязательно будут. Ох, скорей бы уж!

Москва-река показалась как бы внезапно. Для Анюты открылась сразу с крутого берега широкая водная гладь, млевшая под солнцем в крутых, закованных в гранит берегах. Мечетному река повеяла в лицо своей влагой.

– Ой, как тут хорошо-то! – воскликнула девушка, улыбаясь реке, водным трамваям, большому теплоходу, неторопливо плывшему вверх по течению.

Сколько они простояли тут, у гранитного парапета, Мечетный не запомнил. Стояли до момента, пока Анюта тревожно не воскликнула:

– Ой, гроза идет, Владимир Онуфриевич, – и заторопила: – Пошли, пошли…

Из-за огромного серого, будто сложенного из гигантских кубов здания выползала тяжелая, свинцовая туча.

Мечетный не увидел этой, надвигавшейся на Москву тучи, но слышал далекие раскаты грома, так напомнившие ему орудийные залпы, какие звучат при артиллерийской подготовке. И залпы гремели все ближе и ближе.

Теперь молодые люди уже бежали. Анюта тянула Мечетного за руку.

– Молния, молния-то какая! – со страхом вскрикивала на ходу девушка. – Они, как снаряды «катюш», будто тучи вспахивают!

Раскаты артиллерии, казалось, звучали уже над головой. Потом рванул ветер. Об асфальт застучали увесистые капли. Девушка затолкала Мечетного в какую-то подворотню.

– От такой бомбежки не убежишь, давай окапываться, – сказал он, снимая плащ и накрывая им спутницу. И действительно, когда дождь припустил, вдруг пахнуло холодом. Ветер порывами заносил в подворотню брызги, стало сыро, зябко, неуютно.

– Мамочки-тетечки, вот это дождище! Вода вдоль тротуаров ручьями бежит.

Мечетный попытался закутать Анюту плащом, но она запротестовала:

– А вы? В одной гимнастерке… Ну нет!

Она развернула плащ и накрыла их обоих. Теперь они стояли, прижавшись друг к другу. Мечетный ощущал теплоту ее тела, мягкую округлость груди. Он стоял неподвижно и, боясь спугнуть это ощущение близости, старался не шевелиться. Девушка не отстранялась и будто бы даже крепче прижималась к нему, но, может быть, это только казалось.

– Вот бы где настоящая плащ-палатка пригодилась, – сказал он хрипловатым голосом только для того, чтобы нарушить молчание, становившееся уже многозначительным и тягостным.

– Дождь-то, дождь, потоком хлещет…

И действительно, дождь хлестал вовсю, и обостренный слух Мечетного отмечал не только порывистые всплески падающего на землю дробного водного потока, но и журчание ручья, несущегося вдоль тротуара. Гром теперь раскатывался прямо над головой, так что земля вздрагивала, и напоминал он уже не залпы далекой артиллерийской подготовки, а разрывы снарядов большого калибра.

Под плащом, хотя он и не накрывал их совсем, а только окутывал головы, Мечетному было необыкновенно хорошо. Сквозь шум дождя он слышал дыхание девушки, чувствовал аромат ее мокрых волос. Хотелось обнять ее, прижать к себе, целовать ее повлажневшее лицо, находившееся от него так близко. Усилием воли он подавлял это все крепнувшее влечение и говорил себе: нет, нет, это будет нечестная игра, вот снимут повязку, тогда.

Шум грозы как бы изменил свой ритм.

– Дождь стихает, да?

– Стихает, – ответила Анюта, и в ответе этом Мечетный услышал не то огорчение, не то недовольство.

Потом девушка резко отстранилась, вышла из-под плаща.

– Дождь кончился. Чего же стоять? Пошли.

Потоки воды еще стекали с крыш, по водосточным трубам будто колотили палками, ручьи журчали вдоль тротуаров, а воздух был так чист, так свеж, что хотелось дышать как можно глубже.

«Чего она похолодела? Будто бы даже рассердилась. Почему идет молча и так резко тащит за руку. Может быть?.. Нет-нет… Ну день, ну два, снимут повязку, прозрею, раз видел свет, раз различил, довольно четко различил эту странно знакомую голову «бога окулистики», значит, вижу, значит, все будет хорошо, и это хорошо наступит совсем скоро».

В этот день мечты об Анюте начали приобретать практические очертания. Они поженятся еще тут, в Москве. А потом вместе – на Урал. Он вернется в свой институт. Как демобилизованного воина его обязательно восстановят на последний курс, с которого он