Жизнь в белых перчатках - Керри Махер

Ренье. Вот бы резко реагировать на неприятные высказывания в жизни было так же легко, как в кино! Ей бы хотелось получить удовольствие от тех пощечин, которые она давала на экране Кларку Гейблу и Уильяму Холдену.

Но, как обычно, винить за комментарий Ренье Грейс могла только себя: это она рассказала ему историю, которую с тех пор была вынуждена неоднократно повторять. Каждый раз, когда Ренье упоминал ее, Грейс хотелось что-то в ней смягчить, развернуть другим боком. Сегодня вечером с нее было довольно, и она холодно бросила:

— Почему бы тебе не рассказать ее самому, дорогой?

Явно не обратив внимания на ее тон и довольный тем, что мужья остальных двух женщин тоже присоединились к их компании, расширив аудиторию, Ренье улыбнулся:

— Ну, Джон, еще будучи сенатором, лежал в больнице после операции на спине, а Грейс, будучи Грейс, написала Жаклин, как она сочувствует ее мужу, и спросила, не может ли чем-то помочь. — Он сделал паузу, определенно чтобы насладиться выражением жадного внимания на лицах Тины и Розалинды. — А Жаклин пригласила ее навестить Джона, вроде бы в шутку, потому что он вечно жаловался на невзрачность больничных медсестер, и Жаклин подумала: что он скажет, если, надев медицинскую униформу, к нему явится Грейс Келли?

Он хохотнул и продолжил:

— Итак, Грейс надевает белый халат своей подруги и отправляется в больницу навестить Джона, а Жаклин очень тепло принимает такую идею. И что же видит Грейс, когда приходит в отдельную палату Джона? Что на потолке над его кроватью висит плакат с мисс Монро в натуральную величину!

Ренье разразился знакомым удовлетворенным смехом, и Грейс понимала, что сейчас, смеясь, он сбрасывает часть накопившегося за вечер напряжения. Ари и муж Розалинды Брюс присоединились к нему, пока Розалинда с невозмутимым лицом потягивала свой напиток, а Тина смотрела на Грейс широко раскрытыми глазами, в которых читалась насмешка. «Ну а чего нам было ожидать, cherie? — взглядом ответила подруге Грейс. — Я знаю».

— И что же он сказал, — поинтересовался у нее Ари, — когда увидел вас?

— Ничего, — ответила Грейс, стараясь говорить легким тоном. — Его так накачали успокоительными, что он не мог даже толком открыть глаза.

Но Ренье, Аристотель и Брюс так хохотали, что вряд ли услышали ее ответ.

В машине на обратном пути во дворец Грейс молча смотрела в окно, почти ничего не говоря мужу, пересказывавшему беседы, которые вел во время вечеринки, и наконец добрался до своего триумфального исполнения истории про Джона Кеннеди и Мэрилин. Когда Грейс ответила на это лишь мимолетной улыбкой и словами: «Да, здорово», Ренье на минуту примолк. Она чувствовала, как атмосфера в автомобиле сгущается, а температура стремительно падает. «Не обращай внимания, — уговаривала она про себя мужа. — Пожалуйста, просто ничего не говори об этом, и все».

— Я так понимаю, ты думаешь, что рассказала бы лучше?! — рявкнул Ренье.

— Конечно, нет, — ответила Грейс — чересчур быстро, чересчур раздраженно.

Что-то менять теперь было поздно, ее укрепления рухнули. Ей хотелось всего лишь прекратить разговор, но она слишком устала — и слишком злилась, да, — чтобы включить свою обычную улыбку и успокаивающий тон.

— Такое впечатление, — процедил ее муж, — что ты специально меня подставила, когда попросила рассказать эту историю, а потом даже не засмеялась, когда я добрался до кульминационного момента.

— Потому что я вообще не считаю, что у этой истории есть кульминационный момент. Это ведь не анекдот, Ренье. — Эти слова вырвались прежде, чем Грейс успела остановить себя, — Я думала, ты отлично это понял, когда я рассказала тебе ее в первый раз. — Она не сомневалась, что так и есть. Разве он не назвал Кеннеди беднягой?

Ренье покачал головой.

— А мне всегда казалось, что это смешно, — заявил он. — Жаль, что ты не можешь этого увидеть.

«Верно, потому что я ледяная королева, лишенная чувства юмора».

— Я не хочу об этом говорить.

Все тело будто окоченело, и все же она вспотела, даже кожа на ладонях стала липкой.

— Конечно, не хочешь. Ты вообще больше не хочешь разговаривать ни о чем и никогда.

Неужели это правда? Возможно, Ренье так казалось, потому что у нее не было желания беседовать о том, что занимало его, — о его зоопарке, о казино, о строительстве в Монако, об этой его проклятой коллекции автомобилей. Но в той же степени верно, что и он не хотел обсуждать то, что важно для нее, — больницу, сад, открытие в Монако культурного центра, ориентированного на исполнительское искусство.

— Потому что каждый раз, когда я высказываю свое мнение неважно по какому вопросу, — ответила Грейс, — ты заявляешь, что оно неправильное.

— Это неправда. Ты несправедлива! — возмутился Ренье. — Тебе просто не нравится, когда я с тобой не соглашаюсь.

«Ну вот, это снова произошло», — подумала Грейс. Но вместо того чтобы разозлиться, она почувствовала, что задыхается, словно внутри у нее течет какой-то поток, становясь все полноводнее и грозя совершенно поглотить, утопить ее в себе. Она лихорадочно прикидывала, как быстрее всего завершить этот разговор, и в конце концов сказала, изо всех сил стараясь понять его позицию:

— Ты наверняка прав.

Грейс действительно не любила, когда возникали разногласия. Она избегала их всю свою жизнь. Возможно, ей следует быть более… какой? Открытой? Но это так сложно, когда тебя словно толкают под воду. Она постарается поработать и над этим тоже. Все что угодно, лишь бы закончить этот разговор.

Ренье не отвечал, ожидая, что она скажет еще.

Грейс положила свою прохладную влажную руку на его теплый сухой кулак, который покоился между ними на кожаном сиденье:

— Я постараюсь.

Ренье не ответил, и разговор, к счастью, наконец-то прекратился.

«Молчание, — сказала себе Грейс. — Вспомни уроки прошлого. Молчание гораздо лучше всего этого».

Глава 33

Едва заметив конверт, Грейс сразу поняла, что в нем. Сценарий. Он запросто валялся на ее письменном столе в кипе другой почты, среди прошений и поздравлений, но, казалось, обыкновенная оберточная бумага переливается неоновыми огнями. «Ее светлости», — было нацарапано на нем чернильной ручкой знакомым почерком Хича. Как мог он воспринять всерьез ее слова? Когда неделю назад они разговаривали по телефону — это был один из их периодических спонтанных созвонов, — она сказала: «Я скучаю по тому трепету, который чувствовала, когда получала от тебя сценарий, Хич. Я отдала бы что угодно за еще один». Грейс говорила всерьез, но это не было просьбой. Она просто сетовала на судьбу.

Разрезав тяжелый конверт с верхнего края, она вдохнула запах бумаги, запах возможности, которая в нем содержалась, а