Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

Невозможно на бумаге передать процесс вдохновенного вранья. Я и устно этого сделать не могу. Но уже через пять минут парень записывал нам телефон и адрес, имя-отчество его знакомого врача, великолепного специалиста, к которому надо пойти, чтобы наилучшим образом снять увечья. Расстались друзьями. Ермаков был доволен. И я тоже. Да и парень. Новое узнал, есть что рассказать, людям помог.

Когда мы познакомились, Ермаков работал контролером. Проверял счетчики. Надо было застать жильцов дома, поэтому основная работа у него была с шести до восьми утра и с пяти до восьми вечера.

С Женей ежедневно что-нибудь случалось. Особенно по утрам. Он звонил, и на восьмой — десятый звонок ему открывала заспанная девушка. Совершенно голая, она целомудренно держала перед собой платье. Долго не могла понять, что нужно этому раннему гостю, наконец говорила, куда пройти, и сама поворачивалась к Жене спиной, шла досыпать, все еще держа платье впереди себя.

Ермаков ловил нарушителей, кто отматыванием счетчика, разными жучками крал сколько мог у государства. Штрафы были огромными. Учитывались все домашние электроприборы: все лампочки, холодильник, радиоприемник, утюг. Как будто все они вместе включены без перерыва весь месяц. И эта сумма утраивалась. Сумма в несколько раз превосходила зарплату. Однако Женя с удовольствием брал взятки приблизительно в одну десятую суммы штрафа, и все были довольны.

Но в рассказах Ермакова встречались мерзавцы, которые не желали штраф платить или взятку давать, а хотели немедленно набить вымогателю морду, дверь за ним закрыть, и дело с концом. И в этом месте рассказа Женя из электрика становился кандидатом в мастера по самбо. Мне запомнился его рассказ, который я, как умел, сам многократно пересказывал (тут все-таки надо помнить, что хорош не хорош рассказик, но один из многих, из сотен).

Поймал он воровство электроэнергии со счетчика. Молодая хозяйка расстроилась, а когда Женя назвал ей сумму штрафа, откровенно испугалась.

«Сижу, — рассказывал Женя, — за столом, разложил инструменты, плоскогубцы, отвертка, рядом ручка, бланки протокола, начинаю писать. Девушка орет куда-то вглубь квартиры: „Виталя, Виталик! Иди скорей сюда, вставай скорей, тут человек, монтер пришел, берет с нас жуткий штраф".

Через пару минут в проеме двери появляется этот Виталик в одних плавках. Мужик здоровый, работает в тяже, мышцы, бицепсы, пресс.

Виталя, не здороваясь, показывает мне нож, здоровенный нож, но не кухонный, месарь какой-то, нет, не кинжал, вроде мачете, и говорит: „Слышь, мужик, — это он ко мне. — Порви свой… (тут был специальный русский народный эпитет) протокол, собирай свои монатки, вали отсюда скорей. А то я тебя на эту пику насажу".

Я ему отвечаю, — продолжает Женя, — сам голову в его сторону не поворачиваю, сижу протокол пишу: „Слышь, Виталя, ты бы хоть оделся, неудобно так при госте".

Он опять: „Щщщас, — грозит, — прошью от печенки до горла, вали пока живой".

„Хорошо, — говорю, — ты хоть и в одних плавках, но дураком-то не будь. Прикинь, ну убьешь ты меня, насмерть этим месарем запорешь. Я к тебе по работе, там знают, на каком участке я сегодня работаю, да и дворовые меня видели, подтвердят, пришел, сижу у тебя дома, пишу протокол, поймал тебя на воровстве, это любая экспертиза покажет, следы от жучка, проще простого. Выходит, ты меня убил при исполнении мной служебных обязанностей. Нож специальный, таких в магазинах нет. Убийство с отягчающими… Что тебя ждет? Только расстрел без вариантов. Штанов не успеешь надеть".

Смотрю, он вник, несколько обмяк. Девушка, жена его, в него вцепилась, держит. Но я ж только начал. Тут я впервые к нему всем телом поворачиваюсь, у меня в руке рабочая отвертка сорок сантиметров длиной (я ее видел, подтверждаю).

„Я, — говорю ему в повышенном тоне, — один раз тебя ткну этой отверткой в сердце, не промажу, ты и расстрела не дождешься. При этом смотри, я к тебе по работе, по делу пришел, поймал на воровстве, ты ко мне с самодельным ножом и угрозами. Я в порядке самообороны, никаким не оружием, а своим положенным мне рабочим инструментом… Да мне условный срок дадут, а то вообще меня оправдают".

„Ну и чего же делать?" — спрашивает сбитый с панталыку Виталик.

„Обычная моя такса — пятьдесят. Но ты сам понимаешь, ты меня на испуг хотел взять — раз, угрожал — два, с тебя сто. И знаешь, еще вот что. Пусть жена твоя приготовит легкую закуску, огурчики, колбаску, а сам надень портки, смотреть противно, тащи бутылку, выпьем с утра по сто и разойдемся друзьями".

„Так я не понял, тебе сто или выпьем по сто?"

„Одно другому не мешает. И мне сто за волнение, и мы оба по сто за дружбу."»

Но самая моя любимая история другая. Если у моих друзей крымских спросить, то они единогласно скажут, что лучшая ермаковская история — это как он с испуга милиционера убил. Пряником. Но когда я застал эту историю, она уже практически издыхала. Почти два года весь город будоражила. Ребята мне ее рассказывали и пересказывали. Одних фамилий в этой истории десятки. Следователи, адвокаты, прокуроры, продавщица пряников, вся родня убитого милиционера… Но родилась эта байка не при мне.

А вот эта, которую я рассказать хочу, не столь замечательная, была прямо при мне.

Хромать на сей раз не пришлось. Стоим мы с Ермаковым на перекрестке Карла Маркса и Пушкинской и разговариваем именно о поэзии.

Если Женя не врал, не рассказывал баек в форме монолога, а мы мирно беседовали, то разница всегда была. Я даже проверял. Мистификатор из меня никакой, но я эксперимент ставил. Я, пока говорю, даже и на лекции, часто воспаряю, ухожу в стороны, упоминаю то, что у меня ассоциируется с темой, прерываю сам себя, обобщаю, философствую. Свойственно мне.

А Женя не сразу, а вежливо, скажем на середине третьей моей фразы, перебивает таким замечанием:

— Точно как мой сосед. Ты же моего соседа Петьку Никодимова знаешь?

Или:

— Со мной точно такая же история произошла. Еду я по Чкалова…

Иными словами, жестко заземлял мои воспарения, снимал кванторы общности на единичные случаи с ним самим или его друзьями. И еще одно отличие. Я говорю тем лучше, чем на душе покойней. Мне нужен душевный комфорт, тут-то я и становлюсь златоустом. А Ермаков прямо наоборот. Когда мир, дружба, все любят каждого и он отвечает взаимностью, Женя в тень уходит, в угол забивается.

Но рог боевой протрубит, и вот он