Моя настоящая жизнь - Олег Павлович Табаков

уже был создан спектакль «На всякого мудреца довольно простоты», и мы попробовали его сыграть на большой сцене Художественного театра. Получилось. Потом туда же были перенесены спектакли «Псих» и «Обыкновенная история», собиравшие «хронические» аншлаги на Чаплыгина.

Тут еще все очень совпало: и мой приход во МХАТ, и его полупустые залы, и необходимость привлечь зрителя в Камергерский. Я очень хотел, чтобы у зрителей родилась и закрепилась уверенность в том, что прекрасный мхатовский зал может и должен быть всегда только переполненным. И постоянные зрители подвального театра просто не смогли не обратить внимание на Художественный театр. Даже несмотря на то, что Подвал арендовал сцену в самые «некассовые» дни.

А с начала двухтысячных годов подвальным театром стали создаваться спектакли специально с расчетом на большую сцену. Первой ласточкой в этом смысле стал спектакль «Дядя Ваня». После него обратного хода уже быть не могло. Очень успешно шли на Основной сцене МХАТа и «Псих», и «На всякого мудреца довольно простоты», и «Сублимация любви», и «Дядя Ваня», и «Похождения авантюриста Феликса Круля». А потом появились «Похождение…», «Безумный день, или Женитьба Фигаро», «Чайка», «Год, когда я не родился», изначально ориентированные на большую сцену. На гастролях все перечисленные спектакли идут в «тысячниках», забитых зрителями до отказа, то есть когда часть публики, получившая «входные» билеты, согласна проводить три часа действия, стоя вдоль стен зала.

Логическим продолжением всего вышеизложенного стал вопрос о строительстве нового здания театра с залом, способным вместить всех желающих увидеть наши спектакли. Но увы. До начала реального строительства театра прошло более десяти лет.

Научить хорошо играть

Я никогда не выдавал себя за режиссера. Для меня режиссерами были очень высокие в своей профессии и таланте люди: Георгий Александрович Товстоногов, Анатолий Васильевич Эфрос. Все остальные – по нисходящей. А я всегда был человеком, способным научить актеров хорошо играть. Это было весьма важно за границей, потому что спектакли, поставленные мною, оставались в репертуаре капиталистических театров не на один сезон, что являлось показателем коммерческой успешности этих работ. И все это происходило именно по той причине, что у меня есть вот эта вот способность научить актеров хорошо играть.

До 2000 года, то есть до моего прихода в Художественный театр, я поставил еще три пьесы в Подвале: «Чемпионы», «Прощайте… и рукоплещите!» и «На всякого мудреца довольно простоты».

В оригинале пьеса Джейсона Миллера, которая не единожды ставилась на Бродвее, называлась That Championship Season. Я рассчитывал, что главную роль Тренера в этом спектакле будет играть Армен Борисович Джигарханян, но когда в силу объективных причин он этого сделать не смог, нас выручил Сергей Беляев, проявив удивительную корпоративную солидарность. Беляев работал и честно, и серьезно, но тогда ему было тридцать пять, а в этом возрасте просто невозможно сыграть шестидесятилетнего человека, если это только не характерно-смешная роль, когда можно спрятаться за гримом, за толщинками, за ужимками… А в «Чемпионах» был случай прямо противоположный: мне хотелось рассказать историю тоски по Сильной Руке – ностальгического чувства, захватившего наше общество середины девяностых.

Вопреки этим изначальным сложностям в спектакле истово играли все остальные: Андрей Смоляков, Миша Хомяков, совсем тогда молоденький Слава Бойко, Паша Ильин, как раз в тот момент пришедший в наш театр. Это был тот случай, когда в лучших прогонах спектакля присутствовала настоящая лирическая нота у каждого из исполнителей.

Спектакль довольно ярко просуществовал несколько сезонов, но, будучи неудовлетворенным, прежде всего собою и той ситуацией, с которой я начал рассказ о нем, я снял «Чемпионов» с репертуара.

Тематически пьеса «Прощайте… и рукоплещите!» Алексея Богдановича рассказывает о том периоде жизни Карло Гольдони, когда он был болен своей идеей театральной реформы. Сражаясь с неуправляемой актерской стихией, с самой природой «масочной», импровизационной commedia dell'arte, Гольдони возжелал сделать пьесы каноническими. Но это внешняя, историческая линия. На самом деле эта пьеса о театральном закулисье. О том, что же это за существа такие – люди театра и какова их жизнь, из чего состоят их быт, их проблемы, их победы, потери и обретения.

Как режиссер спектакля «Прощайте… и рукоплещите!» наряду с определенной неудовлетворенностью – и самим собой, и драматургическим материалом – не могу не сказать добрые слова в адрес художника Сергея Бархина и в адрес актеров, которым в лучших прогонах действительно удавалось рассказать о болях, обидах, тайнах и радостях, переполняющих жизнь театра.

«Мудрец»

Комедия Островского «На всякого мудреца довольно простоты», называемая нами между собой «Мудрец», – пьеса, богатая своей театральной историей. Она чрезвычайно многообразно и выгодно ставилась, особенно при режиме советской власти, а зрители в основном тогда занимались тем, что «ассоциировали» на этих спектаклях, как я уже говорил выше.

Но я в своей работе опирался на другое. Замечательная статья Владимира Яковлевича Лакшина, опубликованная в «Новом мире», удивительно парадоксально и саркастично рассматривала события XIX века: освобождение от крепостного права 1861 года и последовавшее затем разочарование, понижение тонуса общественной жизни. И как производную – мощный рывок молодых талантов, предлагающих себя на службу, на потребу в любом виде: за признание, за карьеру, за любой путь в гору… История повторилась.

Мы выпускали спектакль в пору заминки демократического развития нашего общества. Меня как режиссера-постановщика менее всего интересовал слой политических или неких общественных аллюзий. Гораздо более интересным и плодотворным мне представлялось омоложение традиционного взгляда на героев этой пьесы. Обычно Глумова играл заслуженный артист, лет за сорок, Мамаеву – народная артистка лет эдак после пятидесяти, и так далее вплоть до Крутицкого в исполнении народного артиста, которому было сильно за шестьдесят. Мне показалось, что если эти люди будут лет на двадцать-тридцать помладше, то есть будут находиться в той поре, которая и описана Островским, то их жизненные коллизии будут значительно подвижнее, лабильнее, многообразнее. Но главное – будет очень точно прослежена способность ящерицы отрываться от преследования, даже оставляя свой хвост в руках преследователей. И в этом смысле мы оказались на правильном пути. Скажу больше. Выйдя в Подвале, спектакль несколько задержался в своем развитии и, только попав на большую сцену с залом на 500–1000 мест, стал значительнее, психологически остойчивее. Случилось это во время гастролей в тысячном зале Саратовского драматического театра. Там наш «Мудрец» родился всерьез.

Проблема Глумова – та же самая, о которой я говорил, рассказывая о Хлестакове: готовность жить на потребу как одна из самых страшных болезней человечества.

Работа над пьесой Островского была интересной и желанной, оттого так велико и количество актерских удач в спектакле: Сергей Безруков,