В гостях у турок. Под южными небесами - Николай Александрович Лейкин

– Николай Иваныч!

– Да уж кричи не кричи, а выпить надо. Я даже теперь от тебя и таиться не буду. Карапеша! Скомандуй-ка, чтобы нам пару коньячишек сюда…

– Николай Иванович, ты своим упорством можешь сделать то, что потом и не поправишь!

– Угрозы? О, матушка, слышал я это, и уж мне надоело! Понимаешь ты: я для здоровья, для здоровья, – подскочил к Глафире Семеновне супруг.

Карапет видел надвигающуюся грозу и колебался идти в буфет.

– Так ты хочешь коньяку, дюша мой? – спросил он.

– Постой! Мы к какому берегу теперь подъезжаем: к азиатскому или европейскому?

– К азиятски берег, дюша мой, к азиятский… Пристань Бейкос.

– Ну так коньяк оставь. У азиатского берега надо выпить азиатского. Как эта-то турецкая-то выпивка называется? Ах да – мастика. Валяй мастики два сосудика.

Армянин побежал в буфет. Глафира Семеновна молчала. Она вынула из кармана носовой платок и подсунула его под вуаль. Очевидно, она плакала.

– Душечка, не стесняй ты моей свободы. Дай мне полечиться, – обратился к ней муж. – Ведь я тебя не стесняю, ни в чем не стесняю. Вон турки сидят… Поговори с ними и развлекись… Да вон и этот лимонный в чалме… – кивнул он на евнуха. – Может быть, он говорит по-французски… Поговори с ним: порасспроси его о турецких дамах… о их жизни… Это так интересно.

– Мерзавец! – воскликнула Глафира Семеновна слезливым голосом.

Появились Карапет и буфетный слуга. Слуга нес на подносе две стопочки из толстого стекла, наполовину наполненные хрустальным ликером. Тут же стояла тарелочка с маринованной морковью и петрушкой. Подъезжали к пристани Бейкос.

– За Азию! За здоровье Азии! – возгласил Николай Иванович, взяв рюмку с подноса, чокнулся с Карапетом, выпил и принялся закусывать морковью, беря ее с блюдечка пальцами, так как вилки не полагалось.

А пароход, высадив в Бейкосе пассажиров и взяв новых, отчалил уж от пристани и направился наискосок к европейскому берегу.

– В Европу теперь едем? – спросил Николай Иванович Карапета, уничтожающего куски маринованной петрушки с тарелки.

– В Европу, дюша мой, – кивнул тот.

– Так вели этому виночерпию чего-нибудь европейского принести по рюмке. Нельзя же, в самом деле, Европу обидеть! Европа наша, родная. А то за Азию пили, а…

– О, дюша мой, эфендим, какого ты политического человек! – перебил Николая Ивановича Карапет. – Коньяку велеть?

– Да конечно же коньяку!

Армянин заговорил что-то по-турецки, приказывая слуге. Слуга приложил ладонь одной свободной руки к феске, к сердцу и скрылся с палубы.

– К какой пристани теперь подъезжаем? – спросил Николай Иванович армянина.

– О, самого знаменитого пристань, знаменитого места! Буюкдере. Тут все посланники живут и аристократы от дипломатический корпус. Здесь их дачи, и летом они все тут живут, – отвечал армянин.

– С особенным удовольствием выпью перед таким местом! – воскликнул Николай Иванович.

XCIV

– Вот дворцы от посланники… Раз, два, три, четыре… Смотри на моя рука… – указывал Карапет Николаю Ивановичу на высокий европейский берег. – Это место, где дворцы от посланники, называется Терапия, дюша мой… Самый здоровы место, и за того тут немецки, французски, английски, итальянски посланников живут. Видишь, дюша мой, эфендим, какого красивого место!

– Вижу… – равнодушно отвечал Николай Иванович и спросил: – Но что же коньяку-то? Куда это виночерпий провалился?

– Сейчас, сердце мое. Фу, какой ты без терпения! Подойдем к пристань Буюкдере, и коньяк будет.

Наконец пароход ударился бортом в деревянную пристань Буюкдере. Две рюмки с коньяком стояли уже на скамейке, поставленные слугой кабакджи.

– За Европу! – воскликнул Николай Иванович, схватил рюмку и опорожнил ее.

– Слушай! – слезливо крикнула Глафира Семеновна мужу. – Если ты не бросишь пьянствовать, сегодня же вечером я буду жаловаться на тебя нашему консулу или посланнику.

– О-го-го! Да мы за здоровье консулов-то и посланников сейчас и выпили, – отвечал тот и шепнул армянину: – Теперь опять к азиатскому берегу поедем?

– Да, дюша мой, – кивнул Карапет.

– Надо почет Азии повторить, а то об одной азиатской хромать будем. Закажи-ка слуге еще по одной мастике… Только потише, чтобы жена не слыхала, – шепнул Карапету Николай Иванович.

Пароход опять отошел от пристани. Босфор суживался. Живописные виды то на европейском, то на азиатском берегу чередовались. Проходили мимо старых укреплений, мимо развалин византийских построек, но Николай Иванович мало обращал на них внимания. Он ждал, когда пароход пристанет к азиатскому берегу, а после Буюкдере, как назло, следовали две европейские пристани: Мезар-Бурун и Енимахале. Николай Иванович начал сердиться.

– Но отчего ты не предупредил меня, что будут европейские пристани, – говорил он Карапету. – Я потребовал бы европейской выпивки.

– Да что же тут такого, эфендим! Можно и около европейского берег азиатского водка выпить, – отвечал Карапет.

– Ты думаешь? Порядка никакого не будет. Системы нет. А впрочем… Валяй! Мы вот что сделаем: Европе Азией честь отдадим, а Азии Европой…

– Верно, дюша мой. Какой ты умный, дюша мой, эфендим!

Карапет позвонил в электрический звонок, ведущий с палубы в буфет, и перед самой пристанью Енимахале как из земли вырос буфетный слуга с рюмками мастики. Николай Иванович схватил рюмку и воскликнул, обратясь к берегу:

– Привет Европе!

Но только что он успел выпить содержимое, как сзади его раздался пронзительный крик Глафиры Семеновны: «Ох-ох! Умираю…» Николай Иванович обернулся и увидал жену откинувшеюся на спинку скамейки с склоненной набок головой.

– Здравствуйте! Обморок! Карапета, беги за водой, – проговорил он и подскочил к жене, спрашивая: – Глашенька! Что с тобой! С чего ты?..

– Прочь поди, прочь, мерзавец, пьяница… – шептала она.

Николай Иванович откинул с лица ее вуаль. Лицо было бледно, и глаза были закрыты. Он вытащил из кармана платок и стал махать ей в лицо. Но тут к нему бросился евнух, заговорил что-то по-турецки, опустил руку в широчайший карман халата, вытащил оттуда флакон, открыл его и стал совать в нос Глафире Семеновне. Прибежал Карапет с горшком воды, стоял около Глафиры Семеновны и спрашивал Николая Ивановича:

– На голова ей лить, дюша мой?

– Что ты! Что ты! Шляпку испортишь! Новая шляпка… В Вене куплена! – закричал на него тот. – И зачем ты с таким большущим горшком? Ты ей попить принеси.

Евнух запросто оттолкнул армянина от Глафиры Семеновны, грозно проговорив ему что-то по-турецки, и сел рядом с ней, держа флакон около ее лица.

Карапет не обиделся и, улыбаясь, проговорил:

– О, они своего дамского дела хорошо знают! Оставь его, эфендим, – обратился он к Николаю Ивановичу. – Этого господин обучен для дамски делов.

И точно. Вскоре Глафира Семеновна открыла глаза и, увидав евнуха, не отшатнулась от него, а тихо сказала ему:

– Мерси, мосье…

Евнух