В гостях у турок. Под южными небесами - Николай Александрович Лейкин

– Директ а Биарриц, – сказал Николай Иванович носильщику, вылезая из кареты с пачкой зонтиков и тростей. – Е шерше вагон авек коридор…[168]

– Вуй, вуй[169]. Непременно вагон первого класса с коридором, в котором была бы уборная, – прибавила, в свою очередь, и Глафира Семеновна тоже на ломаном французском языке и пояснила по-русски: – А то эти французские купе каретками с двумя дверями и без уборной – чистое наказание. Ведь более полусуток ехать. Ни поправиться, ни рук вымыть, ни… – улыбнулась она, не договорив, и, кивнув носильщику, опять перешла на французский язык: – Если будет для нас купе с коридором – получите хорошо за услугу.

Носильщик, захватив из кареты мелкие вещи, пошел в вокзал за тележкой для крупного багажа. Глафира Семеновна, опасаясь за свои новые шляпки в картонках, только что купленные в Париже, побежала, слегка переваливаясь с ноги на ногу, за носильщиком и кричала ему, мешая русские слова с французскими:

– Экуте… Же ву при картонки поосторожнее! Се сон ле шапо… Не опрокидывать их… Ту ба… Ву компрене?[170] – спрашивала она, опередив носильщика.

Но тот, полагая, что его подозревают, чтобы он не скрылся с вещами, указал на свой нумер на фуражке и отвечал по-французски:

– Номер шестьдесят девять, мадам… Будьте покойны.

Супруги Ивановы, как и все русские за границей, приехали к поезду еще задолго до его отправления. Даже билетная касса была еще заперта. Они были на вокзале первыми пассажирами. Глафира Семеновна, как всегда, и за это набросилась на мужа.

– Ну вот, целый час ждать поезда. Даже билеты купить нельзя. Ходи и слоняйся, пока откроют кассу. А все ты! – восклицала она. – «Скорей, Глаша! Торопись, Глаша! Не копайся, Глаша!»

– Так что за беда, что рано приехали? – отвечал муж. – Опоздать неприятно, а приехать раньше отлично. Хорошие места себе займем в вагоне с коридором. Ты знаешь, места-то в вагоне с уборной берут чуть не штурмом. Наконец, взявши билеты, пока не впускают еще в поезд, можно пройти в ресторан.

– Нет, насчет ресторана-то ты уж оставь. Кофе мы пили в гостинице, а глотать вино с раннего утра я тебе не позволю.

– Не пить сейчас, но захватить с собой в вагон бутылочку не мешает. Ведь это поезд-экспресс… Летит, как молния… Нигде на станциях не останавливается. Начнется жажда…

– Вздор. С нами пойдет ресторан в поезде.

– Какой же на французских железных дорогах ресторан! Ведь это не неметчина с поездом гармониями.

Носильщик между тем, уложив весь ручной багаж супругов на тележку, тыкал пальцем в тюк с подушками, высовывающимися из пледов, и, улыбаясь, спрашивал:

– Les russes?

– Рюсс, рюсс… – кивнула ему Глафира Семеновна, тоже улыбнувшись, и сказала мужу: – По подушкам узнал.

– Brave nation![171] – похвалил носильщик русских и прищелкнул языком.

Кассир отворил кассу, и Николай Иванович бросился к его окошечку за билетом.

II

Не прошло и десяти минут, как супруги Ивановы сидели уже в купе вагона первого класса с коридором и уборной – единственном вагоне с коридором во всем поезде.

– Отвоевали себе местечки в удобном вагончике! – радостно и торжественно говорила Глафира Семеновна, располагаясь в купе с своими вещами.

– Да хорошо еще, что такой вагон в поезде-то нашелся, а то иногда во французских поездах с коридором-то и не бывает, – тоже торжествующе отвечал Николай Иванович и на радостях дал носильщику целый франк. – На, получай и моли Бога о здравии раба божьего Николая, – сказал он ему по-русски, но, ощупав в кармане медяки, сунул носильщику и их, прибавив: – Вот тебе и еще ребятишкам на молочишко три французские пятака. С Богом… Мерси… – приветливо махнул он ему рукой.

– Bon voyage, monsieur…[172] – раскланялся с ним носильщик, улыбаясь во всю ширину своего рта по поводу такой особенной щедрости.

Мадам Иванова была так рада удачному занятию мест, что даже перестала придираться к мужу, но, не особенно доверяя себе в том, что вагон их с уборной, тотчас же пошла убедиться в этом.

– Всё в порядке… – любезно подмигнула она мужу. – Раскладывай поскорей вещи-то по сиденьям.

Николай Иванович стал раскладывать вещи.

– Почти еще полчаса до отхода поезда, – говорил он, взглянув на станционные часы. – За что люблю французов? За то, что у них на конечных пунктах, как и у нас в России, заранее в вагоны забираться можно. Ведь вот поезду еще полчаса стоять, а мы уж сидим. Можно и в окошечко посмотреть, публику покритиковать, водицы содовой выпить, газетку купить. Одним словом, без спешки, с прохладцей… А ну-ка, попробуй это в Берлине! Там на станции Фридрихштрассе примчится не ведь откуда поезд и трех минут не стоит. Все бросаются в поезд, как на пожар… вагоны берут чуть не штурмом. Не успеешь даже разглядеть, куда садишься. Носильщик зря бросает в вагон вещи. Некогда пересчитать их. Насилу успеешь сунуть ему никелевые пфенниги за труды – фю-ю-ю, и помчался поезд. А здесь куда проще. Нет, французы нам куда ближе немцев!..

Николай Иванович выглянул в окошко и купил у разносчика газету «Фигаро».

– Зачем ты это? Ведь читать ты не будешь, – заметила ему жена.

– А может быть, кое-что прочту и пойму, – отвечал он. – Во-первых, в «Фигаро» всегда картинка есть. Картинку посмотреть можно. Наконец, о приезжих. Кто из русских в Париж приехал. Это-то уж я всегда понять могу… Да и вообще приятно в путешествии быть с газеткой.

Он надел пенсне, развернул газету и стал смотреть в нее, но тотчас же отложил в сторону.

– Пойду-ка я в буфет… Как ты хочешь, а бутылочку винца надо с собой захватить, – сказал он жене.

– Незачем, – строго остановила его та. – Ты уйдешь из вагона, а здесь увидят, что я одна, и сейчас же займут места в купе.

– Однако, душечка, ведь это экспресс… Поезд полетит без остановки. Нас жажда замучить может. Ведь и тебе не мешает глоточек винца сделать.

– О мне прошу не заботиться… А ваше пьянство за границей мне уже надоело. Стоит только вспомнить Турцию, где мы с тобой были в прошлом году, так и то меня в дрожь бросает. Уж, кажется, турки и народ-то такой, которым вино законом запрещено, но ухитрялся же ты…

– Позволь… Но какое же тут пьянство, если я одну бутылку вина-ординера?

– Сиди… От жажды у меня яблоки с собой есть.

И муж повиновался. Он вышел в коридор и стал смотреть