Академия святости + Рассказы - Роман Алимов

День спустя вечность

Свет больше не приходил. Несколько вечеров подряд она выглядывала в окно, не появился ли тот самый, желтый огонек напротив. А за стеклом нависала лишь теснота соседских пристроек и балконов с захламленными окошками, бесконечными велосипедами, горшками и бельем. Наташа вспоминала мерцание с необъяснимой теплотой в сердце. Как такое возможно, она не понимала и сейчас, но хотелось вернуть его, сделать все, чтобы он снова грел и успокаивал молчаливым присутствием.

Набравшись сил, с первыми сумерками, истощенная, вышла снова из подъезда, в надежде выяснить у соседей, куда же пропал тот светофор. Улица, как назло опустела, редкие машины торопились по своим делам. Из пристройки, почти рядом с ее окном, вышла старуха с котом на поводке. Наташа сразу же направилась к ней.

— Извините, я стою и жду как раз вас!

Кот зашипел от неожиданности и изогнулся дугой, как будто это не Наташка подошла к нему, а привидение.

— Тихо, тихо Мальчик, спокойно… — натянула поводок старушка, не обращая на Наташку внимания.

— Вы не знаете случайно, на этом месте должен быть светофор. Он вечерами моргал, но сейчас от него нет даже места, где он мог бы стоять, — Наташка выговорила это, понимая, что несет страшную белиберду, но душа требовала.

Старуха глянула на девицу из-подо лба и прищурившись ответила нехотя:

— Мальчик, смотри-ка, это ж надо, до чего молодежь дошла, ты посмотри на нее, наркоманка что ли? Светофоры ей мерещатся, тьфу.

— Но как же! Ведь прямо на этом месте! Каждый вечер свет…мерцал у меня на стене в комнате, — огорчилась Наташа.

— В голове у тебя шприцы мерцают! Никогда на этом месте ничего не стояло, я здесь почти с рождения проживаю. Иди ко мне Мальчик, — поднимая кота, что пытался рыться в опрокинутом мусорном бачке, — единственный свет, что всех здесь доконал, это свечки или что у нее там, — старуха выругалась и закашлялась, — кхе-е, кхе-е… лампадки, дурехи-молитвенницы старой, из нашего подъезда. Вот они как раз в твое окно и глядели. Не одной тебе мешали, из вашего подъезда многие жаловались, а ей хоть бы что.

— И где же она теперь, эта бабушка? — спросила осторожно Наташа.

— Где, где. Забрали ее отсель, в другое место, — старуха показала согнутым пальцем вверх и добавила, — откуда не возвращаются. Затянула посильнее поводок на шее кота, отчего тот захрипел, и плавно направилась в сторону покосившейся надписи «Поликлиника».

Наташа вернулась домой, подъезд с выбитой лампочкой, комната и полная тишина создали внутри нее еще большее отвращение, состояние ее не изменилось даже от таблетки успокоительного. Стали мерещиться по углам черные тени. Взгляд поплыл по комнате, остановившись в центре зеркала. За ним сидела она, Наташка, измученная, постаревшая. От былой красоты остались лишь легкие очертания. Смотреть на себя не хотелось, да и что-то мешало, темные пятна кружили в зеркальном отражении, голова подрагивала.

Она решила выпить препарат сильнее первого, после которого, стена начала мутнеть. Сердце не успокаивалось, вялость нарастала, голова наполнялась свинцом. В сером углу комнаты выросли очертания огромного пуделя, он был почему-то с рогами и колючей шерстью и молча стоял усмехаясь.

Наташа решилась принять таблетки горстью, не понимая, что делает. Зрение затухало, а существо приближалось. С каждым шагом оно плавно преобразовываясь, во что-то похожее на человека. Под закрывающиеся веки девушка увидела высокого мужчину с сияющей белозубой улыбкой.

Зрение совсем уснуло, и последнее, что, Наташка ощутила, это лоск и жесткость костлявых пальцев на щеке и слова:

— Ты моя! Давно моя…

…

Спустя вечность, глаза вновь открылись. Она обнаружила, что, сидит под зонтиком в уличной кафе. На столике ожидал стаканчик, наполненный, горячим, ароматным кофе. Края новенького платья развивались от ветерка, помахивая ромашками прохожим. Встречные улыбались симпатичной девушке. Кто-то одобрительно качал головой, другие указывали рукой в сторону маникюрного салона. Жизнь словно начиналась заново.

Жизнь

Между каплями проливного дождя, раз за разом, искрой взрывался звонкий стук на фоне шипящего радио, что пыталось подпевать. Шел он из-за тележки у старых рельсов. Крупный человек в оранжевом жилете, медленно, почти без усилий взбрасывал тяжелый молот, и тот падал, вниз на металлический путевой костыль, вбивая огромный гвоздь своим весом.

За моросящей дымкой послышался окрик:

— Натаха, зака-анчивай! Домой пора!

Человек разогнул широкий жилет во всю спину и поправляя края платочка, ответил:

— Куда торопиться? Полчаса еще. Доделаю, сама вернусь.

В ответ прилетело:

— Э-э правильная ты наша. Пахай, пахай, мы до дому.

Женщина смахнула влагу с искореженной шрамом, расщелине губ и провожая взглядом автобус, снова принялась за дело.

Работала она без рукавиц, пальцы огрубели от летнего солнца, морозных дней, осенних ветров, а жесткие черты лица уже совсем не показывали колебания души. Потому, вбивая костыль за костылем, никто не смог бы обнаружить, что внутри ее. Как кипит она сейчас, словно водогрейный котел в вагоне поезда. Дышит гневом от несправедливости, от несоразмерной оплаты за работу, за то, что ей нужно будет топать километры, по полю, в такую погоду. А ведь она тоже хочет, как они, трястись по ухабинам в теплом автобусе, хочет день зарплаты и праздничный стол, мечтает о семье и тихой радости.

Переступать через правила, через обостренное чувство справедливости, Натаха не умела с детства. Еще в детском доме, когда группа уходила с урока, она оставалась одна, выполняя все задание до победного конца, за что ее хвалили воспитатели. Через годы, когда в училище ее обидно обзывали, она терпела. Но как только дело касалось обиды другого, слабого,