Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

Америки во Францию. Зельде казалось, что Линдберг совершил свой героический поступок где-то в другом мире, не имеющем ничего общего с постыдным болотом, в котором она и ее гости барахтались внизу, погрязнув в «омерзительном пьянстве».

Зельда пыталась сохранить свой трещавший по швам брак, быть Скотти хорошей матерью и концентрироваться на занятиях. В итоге напряжение оказалось слишком сильным, и это сказалось на ее здоровье. Шея и сгибы локтей покрылись воспаленной зудящей сыпью – случилось первое обострение экземы, которая впоследствии стала для нее настоящей напастью. Однажды ночью она довела себя до такой истерики, что пришлось вызвать врача, чтобы тот сделал ей укол морфия. Но посторонним она не признавалась, что что-то не так. В феврале следующего года у них со Скоттом произошла одна из самых худших в их семейной жизни ссор. Он напился, чувствовал себя несчастным и легко поддался на провокацию; в итоге взаимные оскорбления дошли до такого накала, что Скотт ударил жену, хотя агрессия была ему совсем не свойственна.

Тогда у Фицджеральдов гостила сестра Зельды Розалунд; увидев, как у Зельды течет носом кровь и вокруг глаза расплывается фиолетовый синяк, она попыталась убедить ее уйти от Скотта. Но Зельда не желала слышать ни слова против мужа и их брака. Они любят друг друга и живут как хотят, сказала она. Через несколько недель они вернулись в Париж, и она все еще надеялась, что город их спасет.

Зельда возлагала надежды не только на исправление их со Скоттом отношений. Она считала, что достаточно продвинулась в занятиях у балетного станка и может поступить ученицей к Любови Егоровой, бывшей русской балерине, у которой училась Литтлфилд. Как только они со Скоттом обосновались в новой квартире у Люксембургского сада, Зельда отправилась в студию Егоровой и стала умолять принять ее в группу. Егорова – миниатюрная, безупречная, с большими серьезными глазами и тонкими руками – выступала еще при царе в Императорском балете в Санкт-Петербурге и участвовала в постановках «Русского балета» Дягилева, но ушла со сцены и жила в Париже с супругом, князем Трубецким. Она молча выслушала просьбу Зельды и, тронутая ее упорством, согласилась принять ее в свой класс. Наличие у Зельды средств тоже сыграло роль: она была готова платить за занятия триста долларов в месяц.

С этого дня мир Зельды сузился до пустой необогреваемой студии Егоровой над мюзик-холлом «Олимпия» на улице Комартен. Ей казалось, что в балетном классе она переживает духовную трансформацию, наконец «избавляется от демонов», в прошлом контролировавших ее жизнь, и становится чистым проводником своего искусства. Позже она попыталась объяснить это Скотту: «Хочу научиться танцевать так искусно, чтобы [Егорова] мной гордилась; хочу стать инструментом, при помощи которого воплощаются ее представления о прекрасном».

Но чем выше Зельда задирала планку, тем больше ее злили собственные ограничения. Она ненавидела свое тело за несговорчивость, глупость и возраст; ее «ноги ощущались болтающимися окороками», грудь «свисала, как вымя старой английской коровы». Подстегиваемая отвращением, она изнуряла себя тренировками, и тело стало уставать, ныть и покрываться синяками; она похудела и получила несколько легких травм. Даже по ночам она продолжала воевать с телом – спала, просунув стопы через прутья изголовья и разведя пальцы ног, чтобы улучшить выворотность.

Друзей пугала ее оторванность от реальности. Тем летом Джеральд с Сарой пришли посмотреть, как она занимается балетом, и, как в свое время на Скотта, увиденное произвело на них удручающее впечатление. Мерфи неплохо разбирались в балете, так как провели много времени с танцорами труппы «Русского балета» Дягилева, и прекрасно понимали, что, как бы Зельда ни старалась, ей попросту не хватает таланта. «В ее упорстве было что-то пугающе гротескное, – вспоминал потом Джеральд. – Мы видели, как натягиваются и напрягаются ее мышцы… Это было ужасно. Мы стояли не дыша и ждали, пока все кончится». Но увещевать ее было бесполезно; в ответ она говорила, что жить не может без своей «работы». Дома она все время ходила с отсутствующим видом, семья и мир за пределами балетного класса утратили для нее всякий интерес. Она сама признавала, что ушла в свой «тихий призрачный гиперчувствительный мирок».

Теперь их ссоры со Скоттом уже не приносили облегчения и не являлись катализатором их отношений, да и сил скандалить, как раньше, у них уже не осталось. В то время в Париже жила подруга Зельды и Таллулы из Монтгомери Сара Мэйфилд; она училась в Сорбонне и была одной из немногих, кому Зельда доверилась и рассказала об истинном положении дел в их браке. После очередного скандала они со Скоттом несколько дней не разговаривали: «Встречаясь в коридоре, мы смотрим друг на друга как терьеры на прогулке, вставшие в боевую стойку, нарываясь на драку». Обоим казалось, что другой его предал. Зельда обижалась, что Скотт не относится всерьез к ее занятиям балетом; Скотт страдал, что она его забросила. Недавно его пригласили на встречу с литературным кумиром Джеймсом Джойсом; он был на седьмом небе от счастья, но Зельда хоть и согласилась с ним пойти, весь вечер просидела с отсутствующим видом, мыслями находясь в своей балетной студии. Скотт не узнавал в ней женщину, на которой женился: «Она перестала читать и думать, она больше ничего не знала и не любила, кроме артистов балета и их ничтожных поклонников. Раньше ее уважали за… полное бесстрашие и честность; она их не потеряла, но с каждым днем становилась все более эгоистичной и скучной».

Осенью они вернулись в Эллерсли-хаус; до конца договора аренды оставалось полгода. Скотт надеялся, что в разлуке с Егоровой Зельда забудет о своей одержимости балетом, но этого не произошло. Она перевелась в студию Александра Гаврилова, еще одного бывшего дягилевского танцора, который теперь жил в Филадельфии. Снова начала рисовать – теперь это были экспериментальные полотна маслом. Жирными экспрессивными мазками она пыталась отобразить восторг и изнурение, что испытывала в балетной студии.

В спокойной обстановке Эллерсли-хауса она снова начала писать. Журнал «Колледж хьюмор», в котором уже были опубликованы две ее статьи, заказал ей несколько художественных рассказов о современных девушках. Героиней всех рассказов Зельды была она сама: она писала о разных женщинах, которые пытались реализовать себя, но неизменно наталкивались на препятствия – неудачи, нервные срывы, противление со стороны мужа. Ей плохо давались характеристики героев и диалоги, но когда начинала описывать атмосферу и место, слова лились густым и красочным потоком; чего стоят одни описания бархатных вечеров и красавиц в платьях из органди в «Девушке с юга» или картины динамичного Нью-Йорка в «Девушке миллионера».