Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

Благодаря Хемингуэю они получили приглашение в главное культурное заведение левого берега – салон Гертруды Стайн на улице Флерюс. Скотт ликовал: Стайн хвалила «Гэтсби» и проявляла к нему интерес, почти кокетничала с ним. Но Зельде у Стайн не понравилось. В точности как Тамару, ее быстро прогнали в «женский угол», где она сидела и пила чай с Алисой Токлас, пока Стайн с мужчинами вели серьезные беседы об искусстве. Прежде Зельда никогда не сталкивалась с подобной половой сегрегацией (если не сама являлась ее инициатором) и страшно обиделась. Проигнорировав предложенный ей чай, она ушла разглядывать картины на стенах квартиры и позже с издевкой сообщила Скотту, что подслушала знаменитые литературные рассуждения хозяйки салона, и те показались ей «нравоучительным бредом».

Зельда предпочла иные виды культурного досуга и стала чаще общаться с Сарой, которая водила ее по магазинам одежды, лабиринтам маленьких левобережных галерей и спектаклям «Русского балета» Дягилева. Их с Сарой пригласили в салон Натали Барни, и Зельда обнаружила, что женщины там ценятся гораздо больше мужчин. В родном Монтгомери женщины руководили лишь в доме или на танцполе. В салоне Натали на улице Жакоб собирались успешные писательницы, художницы и актрисы и поддерживали друг друга. Именно они отчасти вдохновили Зельду пройти второй курс живописи. Хотя в заставленной мебелью съемной квартире не было места для мольберта и вечного беспорядка, царящего в мастерских художников, рисующих маслом, она купила гуашь и акварель, оккупировала обеденный стол и начала рисовать серию набросков для своего автопортрета.

Зельда очень хотела, чтобы у нее было отдельное пространство, где она существовала бы сама по себе, а не как жена Скотта и часть его литературного творчества. Но несмотря на сближение с Сарой и новыми подругами-художницами и искреннее увлечение живописью, ею частично двигала обида на Скотта и его нового лучшего друга. Эрнеста Хемингуэя не зря прозвали Хэмом, Хэмми и Чемпионом. Это был мужчина спортивного телосложения, с квадратной челюстью и плечами, теплым румянцем на щеках и мальчишеской кривой улыбкой. Он боксировал, охотился и слегка прихрамывал – во время войны он служил в Италии, ему в ногу угодила шрапнель. Даже в литературе он считался «мужским автором»: за заляпанными вином барными столами писал о путешествиях и корриде (в отличие от Скотта, предпочитавшего свой письменный стол); его проза отличалась лаконичностью и содержала лишь диалоги и действие.

Скотту всегда не хватало тесной мужской дружбы, и он слушал рассказы Хемингуэя о войне и женщинах с таким завороженным видом, будто тот оказывал ему великую честь. Хотя ему самому больше нравились шикарные салоны, где угощали коктейлями, он с радостью сопровождал нового друга в экспедициях по «настоящему» Парижу. Они ходили в бары, облюбованные рабочим людом, и на городские балы-мюзетт; из окон раздавались переливы надтреснутых аккордеонов, а воздух пах кислым вином. Но все, что вызывало у Скотта такой восторг, было противно Зельде. Ей не нравилась развязность Хемингуэя, она презирала его попытки подражать вкусам рабочего класса, но главной претензией стало то, как грубо он отзывался о женщинах.

«Они говорят только о сексе, – жаловалась она Саре, – и разных его видах». Хемингуэем стали восхищаться, его считали писателем с сильной и аутентичной литературной манерой; одна лишь Зельда твердила, что он фальшивка. «Не притворяйтесь, таких мужественных мужчин просто не бывает, – дразнила она его, а дебютный роман “Фиеста” назвала показухой: – одни быки, быкование да бычье дерьмо». Зельде было ненавистно наблюдать, как Скотт в упор не замечает того, что кроется под напускным мачизмом Хемингуэя, и не понимает, как плохо влияет его новая дружба на них обоих. Эрнест славился своим умением пить и не пьянеть, но после долгих попоек в «Динго» Скотт просыпался в мрачном и агрессивном настроении. За выпивку тоже почти всегда платил Скотт. Через несколько недель в Париже его лицо опухло и приобрело зеленоватый оттенок, что всегда свидетельствовало о злоупотреблении спиртным. Но больше всего Зельду огорчало, что он начал перенимать взгляды Хемингуэя на женщин, жен и брак.

У Хемингуэя имелось решительное мнение по этим трем вопросам. Подобно сюрреалистам, не одобрявшим отношения Нэнси с Арагоном, он верил, что главная задача женщины – поддерживать мужа в его борьбе. Его жена Хэдли полностью соответствовала этому идеалу. Эта умная женщина с истинным талантом к музыке довольствовалась заботой об Эрнесте и их новорожденном младенце и прилежно экономила, пытаясь удержаться в рамках крошечного семейного бюджета. Она почти никогда не жаловалась, что в их квартире не было горячей воды и электричества, одевалась добротно и практично. Меркантильная и легкомысленная Зельда казалась ее полной противоположностью. Хемингуэй считал ее расточительность причиной финансовых тревог, не дававших покоя Скотту, а ее перепады настроения – источником его проблем с концентрацией. Игнорируя свою причастность к теперь почти постоянному похмелью Скотта, он утверждал, что Зельда завидовала мужу, который был талантливее нее, и нарочно провоцировала его пьянство, чтобы он не мог заниматься литературой.

Позже в интервью печатному изданию Хемингуэй безжалостно заявил, что Зельда была «страшной силой», мешавшей Скотту нормально творить. В Париже он постепенно приходил к такому выводу, но его неодобрение становилось все более явным, и в последующие полтора года он стал чаще критиковать Зельду в открытую, особенно компанию, в которой та вращалась. Хемингуэй презирал Натали Барни отчасти потому, что та была богата, и из-за ее нетрадиционной ориентации. Гомосексуальность вызывала у него сильнейшее внутреннее противление, причем неважно, мужская или женская, и он считал губительным культурное влияние американских лесбиянок, исключая из их списка только Стайн, которой он восхищался. Из не совсем понятных побуждений он внушил Скотту мысль, что Зельде опасно проводить так много времени на улице Жакоб. Мол, пойдут слухи, что она тоже лесбиянка, а может, в ней пробудятся склонности, о которых она сама не догадывается. В любом случае репутации Скотта будет нанесен серьезный урон.

Сложно сказать, верил ли сам Хемингуэй в этот бред, но у Фицджеральдов возникли проблемы в интимной сфере, и Скотт легко принял тот факт, что они с Зельдой несовместимы. За последний год из-за его пьянства и ее проблем со здоровьем они стали реже заниматься сексом, и пока Хемингуэй медленно подтачивал его уверенность намеками, что Зельда, возможно, предпочитает женщин, Скотта также ранили слухи о природе их дружбы с Хемингуэем. Вероятно, их начал распространять поэт Роберт Макалмон, друг Нэнси Кунард, который, скорее всего, просто по