Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

Я. Как тебе пришло в голову имя Лоди? Ведь так ни одну девочку не зовут. Может быть, Лотти?

Ганс. О нет, Лоди. Я не знаю, но ведь это все-таки красивое имя.

Я (шутя). Может, ты имеешь в виду Шоколоди?

Ганс (тут же). Нет, саффалоди…[158] потому что я так люблю есть колбасу, салями тоже.

Я. Послушай, не выглядит ли саффалоди как люмпф?

Ганс. Да!

Я. А как выглядит люмпф?

Ганс. Он черный. Знаешь… (показывает на мои брови и усы) как это и это.

Я. А еще какой? Круглый, как саффалоди?

Ганс. Да.

Я. Когда ты сидел на горшке и выходил люмпф, ты думал, что получаешь ребенка?

Ганс (смеясь). Да, еще на улице… и здесь.

Я. Ты знаешь, как упали лошади в омнибусе? Ведь фургон выглядит как ящик с детьми, и когда черная лошадь упала, то это было…

Ганс (дополняя). Как когда получают детей.

Я. А что ты подумал, когда она произвела шум ногами?

Ганс. Ну, когда я не хочу сидеть на горшке и хочу играть, то тогда я произвожу такой шум ногами. (Он топает ногами.)

Поэтому его так интересовало, охотно или неохотно получают детей.

Ганс сегодня беспрестанно играет в ящики с поклажей, нагружает и разгружает их, хочет также иметь игрушечную телегу с такими ящиками. Во дворе главной таможни, напротив, его больше всего интересовали погрузка и разгрузка телег. Он и пугался сильнее всего, когда должна была отъехать нагруженная телега. «Лошади упадут»[159]. Двери главной таможни он называл «дырками» (первая, вторая, третья… дырка). Теперь он говорит «дырка в попке».

Страх исчез почти полностью, разве что Гансу хочется оставаться неподалеку от дома, чтобы иметь путь к отступлению, если он испугается. Но он уже никогда не вбегает в дом, всегда остается на улице. Как известно, его болезнь началась с того, что он в слезах вернулся с прогулки, а когда его во второй раз заставили идти гулять, он дошел только до станции городской железной дороги «Главная таможня», с которой еще виден наш дом. Во время родов жены он, разумеется, был разлучен с нею, и нынешняя тревога, мешающая ему удалиться от дома, соответствует тогдашней тоске по матери.

30 апреля. Поскольку Ганс опять играет со своими воображаемыми детьми, я ему говорю: «Как так? Твои дети все еще живы? Ведь ты знаешь, что у мальчика не бывает детей».

Ганс. Я это знаю. Раньше я был мамой, а теперь я папа.

Я. А кто мама этих детей?

Ганс. Ну, мама, а ты – дедушка.

Я. Значит, тебе хочется быть таким большим, как я, женатым на маме, а потом она должна родить детей?

Ганс. Да, хочется, а та, что живет в Лайнце (моя мать), тогда будет бабушкой.

Все хорошо заканчивается. Маленький Эдип нашел более удачное решение, чем предписанное судьбой. Вместо того чтобы отца устранить, он желает ему такого же счастья, какое он требует для себя; он производит его в дедушки и женит на его собственной матери.

1 мая Ганс днем приходит ко мне и говорит: «Знаешь что? Давай напишем кое-что для профессора».

Я. И что же?

Ганс. Перед обедом я со всеми моими детьми был в туалете. Сначала я сделал люмпф и пи-пи, а они смотрели. Потом я их посадил, и они сделали люмпф и пи-пи, а я вытер им попку бумажкой. Знаешь, почему? Потому что мне так хочется иметь детей; тогда я делал бы с ними все: водил бы их в туалет, подтирал попку, делал бы все, что делают с детьми.

После признания в этой фантазии едва ли можно оспаривать, что Ганс получает удовольствие, связанное с функциями испражнения.

После полудня он впервые отваживается пойти в городской парк. Из-за того, что было 1 мая, экипажей, которые прежде его пугали, на улице, пожалуй, меньше, чем обычно, но все же довольно много. Он очень горд своим достижением, и после полдника я должен с ним еще раз пойти в городской парк. По пути мы встречаем омнибус, который он мне показывает: «Смотри, повозка с ящиками аиста!» Когда на следующий день, как запланировано, он снова идет со мной в парк, болезнь можно считать излеченной.

Утром 2 мая приходит Ганс: «Послушай, о чем я сегодня подумал». Сначала он это забыл, а потом рассказывает мне со значительным сопротивлением: «Пришел водопроводчик и сначала клещами отнял у меня попку, а потом дал мне другую, а потом пипику. Он сказал: „Покажи попку“, и я должен был повернуться, и он отнял ее, а потом мне сказал: „Покажи пипику“».

Отец понимает характер фантазии-желания и ни минуты не сомневается в единственно допустимом толковании.

Я. Он дал тебе бóльшую пипику и бóльшую попку.

Ганс. Да!

Я. Как у папы, потому что тебе хочется быть папой.

Ганс. Да, и мне хочется тоже иметь такие же усы, как у тебя, и такие же волосы. (Показывает на волосы на моей груди.)

Толкование недавно рассказанной фантазии: «Пришел водопроводчик и отвинтил ванну, а потом воткнул мне в живот сверло» – корректируется следующим образом: большая ванна означает попку, сверло или отвертка, как уже было истолковано тогда, – пипику[160]. Эти фантазии идентичны. Открывается также новый подход к страху Ганса перед большой ванной, который, впрочем, уже ослабел. Ему неприятно, что его «попка» слишком маленькая для большой ванны.

В последующие дни мать постоянно выражает свою радость по поводу выздоровления малыша.

Дополнение, сделанное отцом неделю спустя.

Уважаемый профессор! Я хотел бы дополнить историю болезни Ганса следующим.

1. Ремиссия после первого разъяснения не была такой полной, как я, возможно, ее изобразил Правда, Ганс выходил на прогулку, но лишь под принуждением и с сильной тревогой. Однажды дошел со мной до станции «Главная таможня», откуда еще был виден наш дом, но дальше идти не захотел.

2. По поводу малинового сока и ружья [Schießgewehr]. Малиновый сок Ганс получает при запоре. Ганс часто путает слова «стрельба» [Schießen] и «испражнение» [Scheißen].

3. Когда Ганс стал спать отдельно от нас в своей собственной комнате, ему было примерно четыре года.

4. Некоторый остаток присутствует еще и теперь, но он выражается не в страхе, а в