Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

как правило, только при сильнейшей любовной страсти, тогда как обычно они подавляют друг друга, пока одному из чувств не удается удерживать скрытым другое, в душевной жизни ребенка на протяжении долгого времени мирно сосуществуют.

Наибольшее значение для психосексуального развития нашего мальчика имело рождение маленькой сестры, когда ему было 3 ½ года. Это событие обострило его отношения с родителями, поставило его мышлению неразрешимые задачи, а наблюдение за тем, как ухаживали за ребенком, оживило тогда следы воспоминаний о его собственных самых ранних переживаниях удовольствия. Также и это влияние является типичным; в неожиданно большом количестве биографий и историй болезни за отправную точку следует брать эту вспышку сексуального удовольствия и сексуального любопытства, связанную с рождением следующего ребенка. Поведение, такое же как поведение Ганса по отношению к новорожденной, мною изображено в «Толковании сновидений». Во время жара несколько дней спустя он предает огласке, как мало он согласен с этим прибавлением семейства. Здесь по времени предшествует враждебность, за которой может последовать нежность[167]. С тех пор страх, что может появиться еще один новый ребенок, занимает определенное место в его сознательном мышлении. В неврозе уже подавленная враждебность замещается особым страхом – страхом перед ванной; в анализе он неприкрыто выражает желание смерти сестры, причем не только в намеках, которые отец должен дополнить. Его самокритике это желание не кажется таким скверным, как аналогичное желание в отношении отца; но в бессознательном он, очевидно, относился к обоим одинаковым образом, потому что оба они у него отнимают маму, мешают ему быть с ней наедине.

Впрочем, это событие и с ним связанные ожившие переживания дали его желаниям новое направление. В торжествующей последней фантазии он суммирует все свои эротические побуждения, происходящие из аутоэротической фазы и связанные с объектной любовью. Он женат на своей красивой матери и имеет множество детей, о которых он может заботиться на свой манер.

2

Однажды на улице Ганс заболевает страхом: пока еще он не может сказать, чего боится, но уже в начале своего тревожного состояния выдает также отцу мотив своего нездоровья, выгоду от болезни. Он хочет остаться у матери, с нею ласкаться; как полагает отец, появлению этой тоски, возможно, способствовало воспоминание, что он был отделен от нее, когда родился ребенок. Вскоре оказывается, что эту тревогу уже нельзя обратно перевести в тоску по матери, он боится также тогда, когда мать идет с ним рядом. Между тем мы получаем указания на то, на чем зафиксировалось превратившееся в тревогу либидо. Он обнаруживает совершенно специализированный страх, что его укусит белая лошадь.

Такое болезненное состояние мы называем фобией, а случай нашего малыша мы могли бы причислить к агорафобии, если бы это нарушение характеризовалось тем, что обычно невозможные действия в открытом пространстве каждый раз становится легко совершать в сопровождении определенного избранного для этого лица, в крайнем случае врача. Фобия Ганса это условие не соблюдает, вскоре перестает быть связанной с открытым пространством и все отчетливее избирает своим объектом лошадь; в первые дни на пике тревожного состояния он высказывает опасение: «В комнату придет лошадь», – которое весьма облегчило мне понимание его тревоги.

Положение фобий в системе неврозов до сих пор было неопределенным. Представляется несомненным, что в фобиях можно разглядеть лишь синдромы, которые могут принадлежать к разным неврозам, и им не следует придавать значение особых болезненных процессов. Для фобий такого рода, как у нашего пациента, которые встречаются чаше всего, мне кажется целесообразным название «тревожная истерия»; я предложил его доктору В. Штекелю, когда он взялся за описание нервных состояний тревоги, и я надеюсь, что оно укоренится[168]. Оно оправдывается полным соответствием в психическом механизме этих фобий с истерией, вплоть до одного пункта, но очень важного и подходящего для разграничения, а именно: либидо, высвобожденное из патогенного материала благодаря вытеснению, не конвертируется, оказавшись вне сферы психического, не используется для телесной иннервации, а становится свободным в виде тревоги. В имеющихся случаях болезни «тревожная истерия» может в любых пропорциях смешиваться с «конверсионной истерией». Но существует также и конверсионная истерия в чистом виде без всякой тревоги, равно как и простая тревожная истерия, которая выражается в ощущениях тревоги и фобиях без примеси конверсии; случай последнего рода и есть случай нашего маленького Ганса.

Тревожные истерии – это наиболее часто встречающиеся из всех психоневротических заболеваний, но прежде всего они появляются в жизни первыми; это – прямо-таки неврозы детского возраста. Когда мать, скажем, рассказывает про своего ребенка, что он очень «нервный», то в девяти случаях из десяти можно рассчитывать, что ребенок имеет какого-либо рода тревогу или что он боязлив во многих отношениях. К сожалению, более тонкий механизм этих столь важных заболеваний изучен пока еще недостаточно; пока еще не установлено, имеет ли тревожная истерия – в отличие от конверсионной истерии и других неврозов – своим единственным условием конституциональные моменты или случайные переживания, или в каком сочетании того и другого она возникает[169]. Мне кажется, что она представляет собой то невротическое заболевание, которое меньше всего претендует на особую конституцию и в связи с этим легче всего может быть приобретено в любом возрасте.

Можно легко выделить одну существенную особенность тревожных истерий. Тревожная истерия все больше развивается в фобию; в конце больной может быть избавлен от тревоги, но только за счет торможений и ограничений, которым он должен себя подвергнуть. При тревожной истерии происходит с самого начала продолжавшаяся психическая работа, чтобы снова психически связать ставшую свободной тревогу, но эта работа не может ни привести к обратному превращению тревоги в либидо, ни привязать ее к тем же самым комплексам, из которых происходит либидо. Ему не остается ничего другого, как предупреждать любой из возможных поводов к развитию тревоги с помощью психической пристройки в форме осмотрительности, торможения, запрета, и эти защитные сооружения предстают перед нами в виде фобий и для нашего восприятия составляют сущность болезни.

Можно сказать, что лечение тревожной истерии до сих пор было абсолютно отрицательным. Опыт показал, что невозможно, более того, при некоторых обстоятельствах даже опасно достигать излечения фобии насильственным способом, помещая больного в ситуацию, в которой он должен пережить освобождение от тревоги, после того как его лишили прикрытия. Так, его побуждают искать вынужденную защиту там, где, как ему кажется, он может ее найти, и выражают ему не имеющее никакого эффекта презрение из-за его «непонятной трусости».

Для родителей нашего маленького пациента с самого начала заболевания было ясно, что его нельзя ни высмеивать, ни вынуждать силой, а нужно психоаналитическим путем искать