История отношений между русскими князьями Рюрикова дома - Сергей Михайлович Соловьев

против себя ненависть остальных бояр. К несчастью, старые и новые родственники, Глинские и Романовы, соперничали между собою, а, с другой стороны, Глинские успели раздражить и народ, потворствуя насилиям слуг своих{1019}. Вследствие этого в 1548 году бояре, ненавидевшие Глинских и не могшие теперь свергнуть их ни насилием, ибо не имели более силы, ни посредством царя, ибо тот не доверял им, воспользовались страшным пожаром для возмущения народа против Глинских. Юрий Глинский был умерщвлен разъяренною чернию, которая бросилась было и в село Воробьеве, где жил тогдё царь, с требованием выдачи других Глинских; но была разогнана строгими мерами, принятыми Грозным{1020}.

До сих пор Иван был занят только отношениями к боярам; но теперь бояре вздумали осоюзиться с народом, употребить народ для достижения своих целей: царь увидал опасность и хотел прервать этот союз. После похода на Казань, продолжать который помешала ему оттепель, Иван в 1549 году велел «собрати свое государство из городов всяка-го чину»{1021}. В воскресенье царь вышел с крестным ходом на Лобное место и после молебна начал говорить митрополиту следующее: «Умоляю тебя, святый владыко, будь моим помощником и поборником любви; потому что я знаю всю твою ревность к благу общему. Тебе известно, что я остался от отца четырех лет, а от матери осьми; родственники мною пренебрегали, бояре и вельможи не радели обо мне и самовластвовали, восхитив сами себе саны и почести моим именем, и некому было возбранить им в том. Лихоимцы, хищники и судьи неправедные! Какой ответ дадите нам теперь за столько слез, от вас пролитых, но я чист от всех их беззаконий, которые пусть падут на одни их главы». Потом Иван поклонился на все стороны и продолжал: «Люди Божии, дарованные нам Богом! Умоляю вас во имя веры вашей в Бога, во имя любви вашей к нам: теперь мне нельзя вознаградить вас за все ваши обиды, раззорения, налоги, претерпенные вами во время моей беспомощной молодости от бояр моих; умоляю вас, оставьте друг другу прежние вражды, забудьте прежние оскорбления, кроме разве таких, которых снести невозможно, а вперед я вам сам буду судья и оборона, сам буду раззорять неправды и возвращать похищенное».

Давно уже молодой государь приблизил к себе бедного дворянина Алексея Адашева и сделал своим ложничим: знак полной доверенности от подозрительного государя в то ужасное время крамол{1022}. Этого-то бедного дворянина молодой царь поставил после себя стражем правосудия; до нас дошли высокие слова, сказанные Иваном Адашеву: «Алексее! Взял я тебя от нищих и от самых молодых людей. Слышах о твоих добрых делах, и ныне взысках тебе выше меры твоея, ради помощи души моей; хотя и твоего желания на сие нет, но обаче аз возжелал, не токмо тебе, но иных таких, чтоб печаль мою утолил и на люди моя, Богом врученный нам, призрел. Вручаю тебе челобитные приимати у бедных и обидимых, и назирати их с рассмотрением. Да не убоишися силных и славных, восхитивших чести на ся, и своим насилием бедных и немощных погубляющих, ни бедного слезам ложным и клеветающих напрасно на богатых, хотящих ложными слезами неправедно оболгати и правым быти; но вся испытно рассмотряти и к нам истинну приносити, бояся суда Божия, и избрати судей правдивых от боляр и от вельмож»{1023}.

Не одного Адашева взыскал царь ради помощи душе своей; сильную помощь этой растерзанной, озлобленной душе оказал вначале Сильвестр, священник Благовещенского дворцового собора, родом новгородец. По своему званию священника дворцовой церкви Сильвестр беспрестанно был на глазах у Ивана, а замечательная личность этого человека, резко выдававшаяся из толпы людей, занятых одними мелкими интересами и крамолами, не могла не обратить на него внимание государя. Что влияние Сильвестра началось давно, доказательством служит известие, что по мысли его было освобождено из темницы семейство князя Андрея Старицкого{1024}, а это освобождение имело место еще в 1541 году{1025}. Чем более вырастал Иван и приходил в сознание своего положения, тем более прилеплялся к Сильвестру и усиливалось влияние последнего на дела.

Странно было бы представлять себе Сильвестра каким-то загадочным сверхъестественным существом, явившимся в первый раз пред царя во время большого московского пожара и так напугавшим воображение Ивана, что тот совершенно подчинился его влиянию. Не надобно также упускать из виду расстояний времени, протекшего от одного события до другого; так, напр., если мы поместим тотчас за пожаром и появлением Сильвестра созвание выборных и речь царя на Лобном месте (тогда как пожар был в 1547 году, а созвание выборных имело место в 1549), то этим сокращением времени скроем естественное, постепенное развитие умственных и нравственных сил царя: чего он не мог сознать вполне и совершить в 17 лет, то он сознает и совершает в 19: это ясно! Но при этом ясно также, что поступки Ивана были следствием его естественного, самостоятельного развития, а не совершались под исключительно чуждым влиянием.

Сильвестр и Адашев были давно в глазах царя, но не имели большого влияния на дела, потому что сам царь еще не имел его; с возрастанием же Ивана возрастало влияние этих двух людей, которых он взыскал на помощь душе своей, по его собственному выражению. Нравственное влияние обоих — и Сильвестра, и Адашева — на царя, нравственная помощь от них душе его бесспорна; сильная религиозность Ивана давала особенно Сильвестру большую власть над ним по самому сану его: в делах, касающихся религии и нравственности, Иван слушался Сильвестра, как добрый христианин слушается духовного отца{1026}, достойного служителя алтаря{1027}.

Привыкнув советоваться и слушаться Сильвестра в делах религиозных и нравственных, питая к нему доверенность неограниченную, царь не мог не советоваться с ним и в делах политических: но здесь-то и начало борьбы между царем и Сильвестром» Сильвестр относительно ясности политического взгляда был несравненно ниже Ивана; но, привыкши требовать исполнения своих религиозных и нравственных советов от него как от частного человека, Сильвестр требовал исполнения и своих политических советов; тогда как царь не мог своих светлых государственных мыслей принести в жертву уважению своему к Сильвестру: отсюда тягость, которую начал чувствовать государь от несправедливых притязаний Сильвестра; напр., Иван первый зачал в себе великую мысль, что Россия может утвердить свое могущество и не бояться Востока только тогда, когда усвоит себе плоды европейской цивилизации, для чего необходимо непосредственное сношение с Европою, которому неодолимую преграду поставлял Ливонский орден,