Всемирный потоп - Адам Туз

У немцев, следовательно, были вполне обоснованные причины пожалеть о том, что они остались на территории Польской Республики. Но в целом корни враждебного отношения Германии к любому способу решения спорных пограничных вопросов с Польшей лежали глубже, чем простые рациональные расчёты. Эта враждебность была проявлением сильной этнической предвзятости и расовой неприязни. Одна только мысль о том, что он находится под властью поляков, глубоко ранила душу любого настоящего немецкого националиста. 1919 год был не только годом передела границ в Европе. Это был действительно постколониальный период. Рушились политические, культурные и этнические иерархии. Такое понимание революционных перемен, в свою очередь, позволяет объяснить атмосферу подозрительности и страха, окружавшую тех, кто занимался в Париже польским вопросом[814].

25 мая 1919 года в разгар обострения кризиса внутри «Большой тройки» польский вопрос был основным на повестке дня в Фонтенбло, где Ллойд Джордж рассчитывал вновь поставить вопрос о моральном лидерстве Британии. Если рассматривать ситуацию с позиций эмоционального цикла либерализма, то подготовка меморандума Фонтенбло пришлась на момент, когда преобладало чувство вины. Во имя мира следовало проявить больше великодушия в отношении Германии. Самым опасным, указывал Ллойд Джордж, было появление на Востоке новых Эльзаса и Лотарингии. «Я не могу представить себе более серьёзного повода для будущей войны, — заявил он, — как то, что народ Германии, который, безусловно, доказал, что является одним из наиболее энергичных и сильных народов мира, окажется окружённым рядом небольших государств, населённых людьми, многие из которых никогда прежде не имели постоянного собственного правительства, но среди которых проживают значительные массы немцев, требующих воссоединения со своей родиной. Предложение Польской комиссии о передаче 2 млн 100 тысяч немцев под управление людей, исповедующих другую религию и на протяжении всей своей истории не сумевших создать прочное самоуправление, на мой взгляд, рано или поздно приведёт к новой войне…»[815] В менее официальной обстановке Ллойд Джордж называл поляков «безнадёжными». Лорд Сесил относился к ним как к «ориентализированным ирландцам». Ян Смэтс использовал южноафриканскую идиому. По его мнению, поляки были просто «каффирами»[816].

Именно в целях снятия напряжённости вокруг вопроса о самоопределении восточноевропейских стран Смэтс с самого начала предлагал создать систему мандатов, которая действовала бы под контролем иностранных наблюдателей. Это предложение оказалось неприемлемым для всех участников конференции от этого региона. Тем не менее международное наблюдение стало неотъемлемым элементом договора 1919 года по Центральной Европе[817]. В Данциге, а также в расположенном на побережье Адриатики Фиуме непримиримые конфликты, возникшие из-за претензий различных стран, были решены только путём интерналионализации. Летом 1919 года Польше пришлось согласиться с режимом защиты меньшинств, который в 1920-х годах стал образцом для всей Восточной Европы. В Лиге Наций была создана система постоянно действующих комитетов, в которые новые меньшинства могли обращаться с апелляциями в случае их преследования и которую немцы впоследствии активно и с большой пользой для себя будут использовать. Условия проведения плебисцита для решения судьбы Силезии в марте 1921 года были продуманы очень подробно. Для поддержания порядка на территории был размещён 15-тысячный контингент войск союзников, действовали сотни международных представителей[818]. В голосовании участвовало практически все население, а когда поляки решили поднять бунт, союзнические войска восстановили порядок и вывели польских бунтовщиков со значительной части германских территорий. И вновь незавидная задача проведения окончательного разделения была возложена на Лигу Наций. Очевидно, что результаты такого разделения никоим образом не могли удовлетворить Германию. Зато Германия избежала капитуляции перед Польшей.

IV

Негодование Германии по поводу мирного договора не вызывало удивления. Поражение обернулось катастрофой. Последствия были шокирующими. Перемирие по Вильсону, заключённое в ноябре 1918 года в самый критический момент, вызвало у германской общественности иллюзорные представления о том, что в ходе мирного процесса с ней будут обращаться как с равноправным партнёром. Кошмар состоял в том, что переговоры о перемирии оказались частью игры в демонстрацию сил между Вашингтоном и Антантой, а «мир равных» означал, что отныне интересы Германии будут рассматриваться наравне с интересами Польши. При всей болезненности ситуация, в которой оказалась Германия, была лишь наиболее наглядным проявлением травмирующих изменений, через которые после окончания войны предстояло пройти всем европейским странам. Клемансо утверждал, что Версаль сделал возможным осуществление германской мечты XIX столетия о создании национального государства. Но в свете происходящего по окончании войны это утверждение вызывало столько вопросов, что трудно было не заподозрить его автора в злонамеренности.

Ход войны был предопределён империалистическим соперничеством, которое к 1890-м годам привело к отказу от идеи достаточности простого национального суверенитета. В расчёт брались только интересы мирового масштаба. Время, объявленное эпохой глобальной конкуренции, Германия встретила в одиночестве, лишённая своих заморских территорий и морского флота. Республиканцы из разряда Клемансо могли бы, конечно, сказать на это, что большая европейская страна, не имеющая выхода к морю, может обойтись и без разносортного набора владений в Африке и на Тихом океане[819]. Однако о будущем Франции он рассуждал совсем не в таком провинциальном ключе. Постимпериалистическую Францию ожидало более радужное будущее. Париж внёс серьёзные и далеко идущие предложения о создании сильной Лиги Наций. Эти предложения не нашли понимания. Но по меньшей мере Франция была по праву признана постоянным членом Совета Лиги Наций. Париж никогда не допустил бы вступления Германии в Лигу Наций, если бы это зависело от него. А что могло дать участие в Лиге Наций, которая превратилась не более чем в инструмент обеспечения гегемонии англосаксов?[820] Быть всего лишь одним из членов всеобщей ассамблеи народов отличалось от того, что Weltpolitik сулила в начале нового столетия. Руководствуясь желанием идти наперекор судьбе, Клемансо смотрел поверх Лиги Наций в предвкушении трёхстороннего трансатлантического союза с Британией и Соединёнными Штатами.

Для Германии всё это означало появление новых вопросов. Какое значение имел европейский суверенитет Германии, когда существовала столь неотвратимо мощная и перспективная коалиция на Западе? В ответ Германия испытывала соблазн обратиться на Восток. Но и этот путь означал окружение. Под присмотром азиатских и латиноамериканских наблюдателей бюллетени Германии и Польши попадали в одну и ту же урну для голосования. Милосердие и жестокость Версальского договора ощущались особенно остро из-за того, что в них были воплощены исторически устаревшие взгляды на мировой порядок. В век глобализма простое признание суверенитета Германии казалось знаком отличия, указывавшим на принадлежность ко второму классу. Критики мирного договора, обладавшие более развитым воображением, воспринимали Германию как лабораторный материал для