Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

это меня очень беспокоит. A именно: я здесь издал собрание двенадцати стихотворений Пушкина – Фета (и одно мое) – положенных на музыку г-жой Виардо. Ты, помнится, не любил ее как певицу – но тут дело идет об ее композиторском таланте. Она положила на музыку прилагаемые двенадцать стихотворений превосходно – таких романсов у нас на Руси не бывало – и я прямо рассчитываю на твою старинную дружбу, чтобы ударить в набат в «Московских ведомостях», «Современной летописи» и вообще где ты найдешь удобным. Сделай одолжение, исполни ты эту мою кровную просьбу, и я тебе отслужу когда угодно и как угодно».

О том, что преданность Тургенева мадам Виардо не знала границ, рассказывала одна из русских учениц этой певицы. На одном из концертов в музыкальном зале Виардо ученица должна была выйти и спеть, но ужасное волнение сковало ее, и она осталась за кулисами. Девица переживала, горько раскаивалась и очень боялась гнева Виардо. На следующее утро Полина Виардо сурово отчитала ее, доведя до слез и рыданий, но в конце мучительного разговора все-таки милостиво простила. «Но вот кто никогда не смог меня простить, так это был Тургенев!» – вспоминала ученица.

* * *

Писатель Петр Дмитриевич Боборыкин, встретив Ивана Сергеевича в Баден-Бадене, говорил: «Мне жутко было видеть в таком писателе, как И.С. какую-то добровольную отчужденность от родины. Это не было настроение изгнанника, эмигранта, а скорее человека, который примостился к чужому гнезду, засел в немецком курорте (он жил в Бадене уже с 1863 года) и не чувствует никакой особой тяги к «любезному отечеству».

Что же так прочно привязало Тургенева к его новой французской семье? Лучше всех состояние Тургенева понял и описал известный юрист А. Кони, хорошо знавший Тургенева: «Привязанность к Виардо обессилила и связала его волю, сконцентрировала его чувство и ввела его в заколдованный круг неотразимого влияния властной и выдающейся женщины. Он отдал себя, свое время и сердце всецело ей и всей ее семье. Находя подчас, что с этой привязанностью надо кончить, что довольно «платить безумству дань» и «сидеть на краешке чужого гнезда», он этого сделать был не в состоянии. Сила годами сложившегося обаяния, прочно внедрившегося в его чуткую душу художника, – сила постоянно поддерживаемого восхищения и, наконец, многолетней привычки удерживала его именно на этом «краешке».

Представляя себе неприглядную роль, которую подчас приходилось Тургеневу играть в отношениях его к Виардо и ее семейству, было бы, однако, несправедливо думать, что на его долю не выпадало и часов своеобразного, возвышенного счастья. Ощущение этого счастья не могло быть, по их личным свойствам и по условиям их житейской обстановки, тем длительным и непрерывным, о котором он тщетно мечтал, но оно было – и щедро оплачивало различные проявления привязанности Тургенева. Восприимчивая и нежная, одухотворенная и отзывчивая натура последнего жаждала художественного удовлетворения; он умел ценить вдохновение и разделять его; ему бесконечно было дорого воплощение высшего творчества в живом существе, недосягаемом в области своего призвания и в то же время близком, доступном ежедневному общению. Все это он находил у Виардо и в ней. «Стой! – восклицает он. – Останься навсегда в моей памяти такою, какою я теперь тебя вижу, когда с губ твоих сорвался последний вдохновенный звук, глаза не блестят и не сверкают, а меркнут, отягощенные счастьем, блаженным сознанием той красоты, которую тебе удалось выразить»…

Помимо указанных минут высокого наслаждения, искупающих многие тяжелые мелочи жизни, Тургенев, несомненно, встречал со стороны Виардо частое дружеское внимание, сочувствие своим трудам и понимание их значения.

Вдали от родины он вовсе не находился в положении человека, которому, по выражению Достоевского, «некуда больше идти»… В семье Виардо он не был гостем, а был своим – был не только умиленным почитателем высокодаровитой, образованной и умной женщины, но и другом ее и ее мужа, послужившего своими трудами ознакомлению французской публики с произведениями русского писателя. «Мужчины, пережившие свою молодость, – говорит Вольтер, – почти все нуждаются в обществе приветливой женщины, и ничто так не побуждает к деятельности, как иметь свидетелем и своим судьею любимую женщину, уважением которой дорожишь».

С сочувствием к положению Тургенева в Баден-Бадене относился Борис Николаевич Чичерин: «Конечно, человеку, не имеющему своей собственной семьи, естественно на старости лет приютиться к дружескому семейству, которое его холит и голубит. Но, по-видимому, Тургенев играл в этой дружеской семье весьма подчиненную и покорную роль. Его просто забрали в руки. Ханыков, который близко видел их отношения в Бадене, рассказывал мне, как Тургенев среди дружеского разговора с приехавшим навестить его приятелем вдруг, по первому мановению, стремглав бежал на отдаленную почту, чтобы отнести чужое письмо; как он в своей карете возил семью в театр и ночью, в проливной дождь, влезал на козлы и отвозил ее домой; как он на частном спектакле должен был разыгрывать совершенно несвойственные ему комические роли, кувыркался, выкидывал фарсы и потешал публику. Друзья говорили, что жалко было его видеть. Он сам понимал свое положение, но не в силах был от него отделаться. В один из последних приездов его в Москву я в разговоре с ним сказал по какому-то случаю: «Это – фальшивое положение; стало быть, надобно из него выйти». – «Фальшивое положение! – воскликнул с живостью Тургенев. – Да в жизни нет ничего прочнее фальшивого положения. Раз вы в него попали, вы ни за что на свете из него не выберетесь».

* * *

Таким образом у мадам Виардо начиная с баденского периода образовалось два мужа: старый – искусствовед Луи Виардо и молодой – знаменитый писатель Иван Тургенев. Многие задавали себе вопрос: как уживались эти два мужа в одной семье, какие отношения были между ними? С. Ромм, ученица Полины Виардо, вспоминала: «Когда мне случалось видеть рядом господина Виардо – сутулого старичка и Тургенева – этого орла, невольно являлся вопрос: какие отношения связывали эти три существа? Ведь они прожили целую жизнь вместе, ведь они были молоды, ведь они любили… Он (Луи Виардо) был на двадцать лет старше m-me Виардо, молчаливый, сгорбленный старик. Мы знали от m-me Виардо, что она вышла за него замуж, когда ей было 20 лет, во время своего первого ангажемента в Париже, в итальянской опере, которая была под дирекцией г. Виардо. Он знал всю ее семью: отца, знаменитого тенора Гарсиа, ее мать, которая была испанкой (m-me Виардо и ее дочери говорили часто между собою по-испански), ее сестру, знаменитую Малибран».

Тургенев с радостью погрузился в теплый климат семейства Виардо, в атмосферу интеллектуальной дружбы с ее мужем,