Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

Виннету кивнул. Толстяк продолжал:

— И он не видел индейцев?

Виннету покачал головой.

— А кто мог бы быть этот белый, который сидит под деревом?

— Олд Уоббл, — ответил апач.

— Черт возьми! Что нужно здесь старому ковбою?

Виннету пожал плечами. Дик Хаммердал снова спросил:

— А кто этот индеец, которого ждет Уоббл?

— Шако Матто — Семь Медведей — военный вождь осэджей.

— Шако Матто? Я не знаю этого парня. Никогда о нем не слышал. Его знает вождь апачей?

Виннету опять кивнул. Ему не нравилось, когда его расспрашивали таким образом, и я с интересом ждал, когда же его терпению придет конец. Толстый коротышка тем временем продолжал с любопытством свои расспросы:

— Этот краснокожий смелый или трусливый парень?

Вопрос был совершенно излишний, имя «Семь Медведей» указывало, естественно, на то, что его обладатель имел дело с гризли. Кроме того, трусливый индеец никогда не станет разведчиком. Кто уложил семь серых медведей и один становится на тропу войны, должен обладать мужеством. Поэтому Виннету не ответил на этот вопрос, а Хаммердал повторил его. Когда он снова не получил ответа, то сказал мне обиженно:

— Почему Виннету не разговаривает со мной больше? Ведь очень важно знать, имеем ли мы дело со смелым человеком или трусом. Поэтому я два раза спросил.

Тогда Виннету, который до сих пор сидел, уставившись в землю, повернулся к Хаммердалу и обратился к нему тем спокойным и вместе с тем пугающе отсутствующим тоном, который я слышал только у него:

— Почему мой брат Олд Шеттерхэнд не спрашивает меня? Почему он сидит тихо? Сначала надо думать, а потом говорить, потому что это пустая трата времени — расспрашивать о вещах, о которых самому можно легко догадаться. Чтобы думать, нужен один человек, чтобы говорить — двое. Зачем двоим говорить, если то же самое может узнать один человек, немного подумав? Мой белый брат Хаммердал, должно быть, имеет большой мозг и хорошо думает; по крайней мере, для этого он достаточно толстый.

Я видел, что Хаммердал, выслушав его наставление, готов был тут же вспылить, но глубокое уважение, с которым говорил Виннету, заставило его взять себя в руки, и он спокойно ответил:

— Толстый или не толстый — какая разница! Никакого значения это не имеет. Но я думаю совсем даже не животом, мозг, как известно, следует искать не в теле, а в голове. Разве я не прав, Пит Холберс, старый енот? Скажи мне!

— Нет, — кратко ответил тот.

Не часто случалось, чтобы долговязый отказывал толстому в признании его правоты, поэтому Хаммердал удивленно воскликнул:

— Нет? Я не прав? Но почему?

— Потому что ты задаешь вопросы, по которым можно догадаться, что мозг у тебя действительно не в голове, а где-то там, где у других людей, с обычным организмом и телосложением, находится печень или селезенка.

— Что? Ты дразнишь меня? Послушай, Пит Холберс, старый енот, если ты собираешься мне говорить всякие гадости, то можно легко…

Я прервал его взмахом руки и показал ему жестом, чтобы он замолчал, потому что Виннету уже схватил свое ружье и взялся за поводья лошади, чтобы уехать с этого места. Он не был недоволен тем, что Дик и Пат полушутливо-полусерьезно спорят друг с другом; просто его внимание привлекло кое-что поважнее. Взяв лошадей под уздцы, мы последовали за ним вдоль зарослей кустарника. Мы подошли к лесу, и тут он сказал очень тихо:

— Олд Шеттерхэнд пойдет со мной. Остальные белые братья останутся здесь, пока не раздастся три раза свист. Потом они поедут к дереву с копьем с нашими лошадьми, где найдут нас с двумя пленными.

Это было сказано так категорично, как будто он был ясновидец и мог точно предсказать, что случится. Он отложил свое ружье, а я свои винтовки, и мы пошли под защитой кустов вверх по ручью, который должен был вывести нас к лесу.

Наступили сумерки, а в зарослях было, конечно же, еще темнее, чем в прерии. Надо ли говорить, что мы продвигались без малейшего шороха? Дойдя до места, где ручей поворачивал направо, мы увидели перед собой лесок. В нем не было молодой поросли, и, значит, мы могли прокрасться незамеченными. Мы перебегали от ствола к стволу, пока не приблизились к дереву, на ветке которого видели копье. Оно стояло на краю рощи, где снова начинался кустарник, и там было несколько светлее, чем под кронами деревьев. Мы смогли, оставаясь сами незамеченными, увидеть, кто находится у дерева с копьем.

Под ним виднелась старая, покинутая кроличья нора, которая представляла собой холмик около метра высотой, на нем сидел бывший король ковбоев. Его лошадь паслась в прерии — доказательство того, что Олд Уоббл чувствовал себя здесь уверенно, если бы это было не так, он спрятал бы лошадь в лесу, где мы заметили вторую лошадь, привязанную к дереву и взнузданную по-индейски. Насколько мы могли разглядеть во все сгущающихся сумерках, это был превосходно сложенный темно-коричневый жеребец. Под седло на нем была подложена замшевая попона, что редкость для индейских лошадей, с вырезанными фигурами, которые четко обрисовывались на белом фоне и изображали медведей. Именно эти медведи и дали Виннету основание с такой уверенностью сказать, что старый Уоббл дожидается Шако Матто.

Все указывало на то, что вождь ушел только за тем, чтобы подстеречь какую-нибудь дичь: запасы продуктов у них иссякли. Если он оставил здесь столь ценную лошадь, следовательно, он тоже считал это место совершенно безопасным. Виннету и я никогда бы не позволили себе подобной беспечности. Все эти обстоятельства позволяли сделать также вывод о том, что между ними были какие-то особые отношения, может быть, они заключили договор. У Уоббла раньше было прозвище Гроза Индейцев, индейцы его ненавидели и боялись. Вождь племени краснокожих мог заключить с ним союз только в том случае, если он ожидал от этого союза больших преимуществ. Поскольку осэджи вступили теперь на тропу войны, то речь могла идти скорее всего о какой-нибудь чертовщине, направленной против белых. Само собой понятно, что это не первая встреча между Уобблом и Шако Матто по этому поводу, и мне казалось вполне вероятным, что осэджи использовали старика как шпиона. Такой подлости от него вполне можно было ожидать.

Если Виннету с такой определенностью предсказал, что мы здесь возьмем двух пленных, значит, он был убежден, что осэдж не заставит нас долго себя ждать. Я считал так же: ни о какой охоте в наступивших сумерках и речи быть не могло. Как будто в подтверждение наших догадок