Покер с аятоллой. Записки консула в Иране - Реваз Утургаури

Единственное, что было понятно, — в Иране скинули шаха и выгнали США. По этому поводу в Кремле радостно потирали руки и наконец остановились на том, что «революция носит антимонархический и антиимпериалистический характер и направлена на борьбу с американским господством в регионе».

Такое положение дел в принципе нас устраивало. На этой платформе строились дальнейшие действия. Как результат, СССР занял сдержанную позицию в отношении радикального иранского духовенства, более того, в ряде случаев способствовал укреплению его власти, хотя признаки антисоветизма в стране были уже налицо. Исламский режим полным ходом вооружал и забрасывал на территорию Афганистана отряды оппозиции для борьбы против советских войск и правительства ДРА. В Иране был выдвинут лозунг: «Афганистан — кладбище для неверных русских и начало мировой исламской революции»^[30].

Ошибочной была наша позиция и в дальнейшем, когда режим приступил к уничтожению левых. С точки зрения новой власти это было естественно: во всех подобных случаях левое крыло непременно уничтожалось победившей буржуазией. Но нам в ходе отчаянного сопротивления моджахедов и части федаев не следовало сидеть сложа руки и уж как минимум заявлять, что сторонники Хомейни — это «силы революционной демократии», а все их противники — «террористы, поддерживаемые и направляемые ЦРУ». Этими реверансами, кроме презрения со стороны гибнущих левых, мы ничего не приобрели37.

И конечно же, анализируя ситуацию, следовало в срочном порядке рекомендовать партии Туде переходить на нелегальное положение, что не было сделано.

Мы опомнились только тогда, когда муллы начали резать в Иране наших сторонников-коммунистов, а затем колошматить и нас самих. Но и тут не осмыслили: почему?! Гонор мешал трезво взглянуть на историю и понять, что у них есть все основания видеть в нас исключительно коварных и опасных врагов. К этому времени возможности вклиниться во внутриполитические процессы в Иране и что- либо изменить у СССР практически не осталось.

Новая власть уже укрепилась, а наша агентура в стране подверглась разгрому после измены в 1982 г. одного негодяя из КГБ. К тому же мы капитально увязли в военном конфликте в Афганистане, где проблем было выше головы.

Вот так, в результате самонадеянной глупости двух сверхдержав и их мировой конфронтации, прорвался к победе и утвердился во власти уникальный исламский режим^[31].

Я приехал в Иран в марте 1983 г. и застал последнюю фазу разгрома Туде. То, что увидел, запомнилось на всю жизнь. Осталось в памяти и мое первое донесение.

Месяца через два я прибыл из Исфагана в столицу с отчетом о положении дел. Посол внимательно выслушал меня и распорядился написать телеграмму39. Я поднялся в помещение референтуры, набросал проект и передал дежурному шифровальщику. Дословно текста не помню, но выглядел он примерно так: «Правящее иранское духовенство в результате жестоких репрессий полностью разгромило прошахскую, либеральную, левую и коммунистическую оппозиции. В настоящий момент противников вне корпоративной среды у него больше нет. Поэтому в ближайшее время борьба за абсолютную власть в Иране развернется в среде самого духовенства. Между собой столкнутся две крупные группировки: та, что захватила административно- политическое руководство страной, но пока не имеет прочной экономической базы, и другая, которая эту базу имеет, но от административно-политического управления в значительной степени отстранена». Далее шел перечень участников группировок, их личные характеристики и возможные способы воздействия на ситуацию со стороны СССР.

Через полчаса меня снова вызвал посол.

Реваз, что это вы написали?! — он смотрел на меня с укоризной. — Что это за ерунда?

Простите, но я не понял, — ответил я, действительно ничего не поняв.

А что тут неясного?! Вы выпячиваете роль духовенства, при этом ни единого слова о борьбе рабочего класса и трудового крестьянства! Где ваша классовая позиция?!

Я опешил, не ведая, что говорить. Ведь моим собеседником был Вил Константинович Болдырев, тот самый Заведующий ОССВ, уговоривший меня ехать с ним вместе в Иран. К Болдыреву я относился с большим уважением. Он являлся профессионалом высокого уровня, владел пятью языками, в том числе и персидским, обстановку в Иране знал в совершенстве. Но то, что он произнес, было полным абсурдом.

Перепишите, — сказал посол, — и учтите мои замечания.

Вернувшись назад, я уселся за столик в узкой кабинке, сосредоточился и попытался по-новому выстроить мысль. Но независимо от меня на бумаге возникли те же самые фразы. Через час ко мне заглянул дежурный: «Давай не затягивай, он уже ждет» — и забрал с собой то, что сложилось.

Продолжаете упорствовать в глупости? — оценил мои мысли посол. — Не можете сами, посоветуйтесь с умным товарищем.

Я так и сделал. Пошел к умному Саше Садовникову40 и попросил помочь. Вместе мы пыхтели еще около часа. Получились те же яйца, только в профиль. Ну не лезли в эту схему рабочий класс и зачуханное крестьянство, которые в политических процессах в Иране никакой самостоятельной роли играть не могли.

Так повторилось несколько раз. Тучи сгущались. Я гадал, каким может быть наказание?

На пятом заходе посол неожиданно улыбнулся:

Хотите, раскрою ваши тайные мысли?

Что тут ответить? Я промолчал.

Вы думаете: вот ведь старый лысый дурак! Задает тупые вопросы...

Он почти угадал, но я, естественно, стал возражать.

Не надо, не надо! — опять улыбнулся посол. — Я вам раскрою еще одну тайну. Если я завизирую и отправлю вашу бумагу, то те же тупые вопросы будут заданы мне из Москвы, и, так же как вам, мне нечего будет ответить. Возвращайтесь к себе в Исфаган, если понадобитесь, я вас вызову.