Государство и право. Как развивалась наша страна с IX до XX века - Павел Владимирович Крашенинников

Возможно, Константин Петрович лучше всех понимал принципы функционирования сущности под названием «самодержавие», главный из которых – полная экспроприация властью любой социальной и политической субъектности из окружающей действительности. Никаких политических субъектов, кроме власти, быть не должно, включая самого царя, что так наглядно продемонстрировал еще Иван Грозный на примере несчастного Симеона Бекбулатовича. В вотчинном государстве, из которого выросло самодержавие, не было даже никаких экономических субъектов, поскольку земля здесь давалась за службу, а не служба шла с земли.

Так что любые намеки на политическую субъектность в виде народного представительства, самоуправления, судов присяжных, свободной прессы и прочих говорилен должны решительно пресекаться. Конечно, после Великих реформ экономическую субъектность обратно отнять уже не удастся, но «отвлеченные начала экономической свободы» по возможности должны блокироваться. Слово «рынок» носило у него ругательный оттенок. России, по мнению Победоносцева, еще на долгие годы суждено было оставаться страной преимущественно аграрной, большинство населения которой будет поглощено заботой о выживании, а не о повышении благосостояния.

Конечно, Константин Петрович и не мечтал вернуть Россию в XVII век, в чем его упрекали некоторые оппоненты. Он признавал факт необратимости развития общества, но протестовал против всякого волевого вмешательства в исторически сложившийся уклад, дожидаясь его самопроизвольных изменений. В общем, все та же уваровская теория органичного развития страны в рамках, задаваемых самодержавной властью[814].

Какова же технология канализации развития общества в нужном для власти направлении? Каков механизм взаимодействия самодержавия и подведомственного населения в условиях отсутствия народного представительства и вообще каких-либо общественных и политических институтов? Победоносцев был убежден, что единственный язык, на котором власть может говорить с народом, – это православная вера.

Православие было для него не только вероисповеданием и мировоззрением, но и образом жизни. Самодержавная власть понимает народ, поскольку имеет с ним общую веру. И народ покоряется власти только по причине этой самой общей веры. Константин Петрович считал сознание простого русского народа истинно христианским, основанным на смирении и персонализме, а потому истинно мудрым[815].

Важной составляющей народной мудрости, а точнее сказать, архаичной крестьянской культуры, которую наш герой противопоставлял всяким модернистским веяниям, считались семейные традиции в духе Домостроя: «Не место женщине ни на кафедре, ни в народном собрании, ни в церковном учительстве, место ее в доме, вся красота ее и сила во внутренней храмине и в жизни, без слов служащей для всех живым примером»[816]. Эмансипацию женщин, расширение сферы их общественной деятельности Победоносцев считал страшной угрозой устоям традиционной семьи и социальной стабильности в целом.

Константин Петрович отвергал любые модели мира, связанные со свободой выбора, теории естественного права и общественного договора, поскольку не признавал автономности человека от Бога в вопросах познания, нравственности, законодательства, человеческих взаимоотношений, творчества и т. д.

Таким образом, инструментарием своего социотехнического эксперимента Победоносцев видел воспитание, образование и миссионерскую деятельность, т. е. суггестию. Отсюда и повсеместное открытие церковно-приходских школ, служивших для него воплощением идеи об общности цели образования и цели жизни в вере, увеличение объема религиозных предметов в светской школе, цензура в отношении религиозных мыслителей, осуществление пышных религиозных юбилейных торжеств с прицелом на воспитательный эффект.

Свое мировоззрение Константин Петрович систематизировал и опубликовал в «Московском сборнике»[817] – подборке его статей, написанных в разные годы и посвященных различным аспектам общественной жизни. Это самое известное его произведение, впервые изданное во время правления Николая II в 1896 году. Впоследствии сборник неоднократно переиздавался, в том числе и в наши дни.

Довольно много внимания автор в этой книге уделил критике демократических институтов – парламента, свободной прессы, рыночных отношений. Как там у Жванецкого: «Давайте спорить о вкусе устриц с теми, кто их ел»? За неимением российского опыта он использовал идеи зарубежных мыслителей, таких как философ Т. Карлейль, правоведы Дж. Ф. Стивен и Г. С. Мэн[818].

«Перед выборами кандидат, – пишет Победоносцев, – твердит все о благе общественном, он не что иное, как слуга и печальник народа, он о себе не думает и забудет себя и свои интересы ради интереса общественного. И все это – слова, слова, одни слова, временные ступеньки лестницы, которые он строит, чтобы взойти куда нужно и потом сбросить ненужные ступени. Тут уже не он станет работать на общество, а общество станет орудием для его целей. Избиратели являются для него стадом для сбора голосов, и владельцы этих стад подлинно уподобляются богатым кочевникам, для коих стадо составляет капитал, основание могущества и знатности в обществе».

По смыслу не очень отличается от выступления 8 марта 1881 года (см. «8 марта 1881 года» в настоящей работе). Написано, конечно же, логичнее и красивее, да и вряд ли он думал, что его в 1881 году кто-то конспектирует. Тем не менее есть несколько нюансов, на которые следует обратить внимание.

Первое. В «Московском сборнике» он не говорит, что лучше, чем участие так называемых народных представителей, может быть только самодержавие.

Второе. Он не трогает в своей работе крестьянскую реформу, которая, несмотря на первоначальные заклинания ретроградов, при Александре III продолжалась. Напомним, что 8 марта Победоносцев проехался и по ней.

И наконец, третье. 8 марта он убеждал Александра III, в сборнике – Николая II, но прошло 15 лет, а аргументация Победоносцева не изменилась, в то время как общество и империя стали другими.

Суть его критики парламентаризма, в котором он видел «одно из самых лживых политических начал», вкратце сводится к следующему. Вроде это и неплохой механизм управления, но эффективным он мог стать, если бы в представительные органы власти и в правительство избирались правильные люди, устранившиеся от своей личности в пользу служения государству и обществу в лице избирателей. По умолчанию критерии правильности людей, способных образовать из себя слаженный механизм государственного управления, должны определяться властью. Ну и зачем городить этот огород, если император и без всяких представительных органов может назначить в правительство правильных людей?

К тому же идеальный механизм народного представительства в принципе недостижим, поскольку испорченное общество неспособно избрать правильных людей, а изберет демагогов и прочих «собирателей голосов», «искателей популярности на шумном рынке». «Выборы никоим образом не выражают волю избирателей. Представители народные не стесняются нисколько взглядами и мнениями избирателей, но руководятся собственным произвольным усмотрением или расчетом, соображаемым с тактикою противной партии. Министры в действительности самовластны: и скорее они насилуют парламент, нежели парламент их насилует. Они вступают во власть и оставляют власть не в силу воли народной, но потому, что их ставит к власти или устраняет от нее могущественное личное влияние или влияние сильной партии».