Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер

по большой части имеет самый неопределенный образ мыслей и самые смутные понятия обо всем, не исключая и представлений о их собственном политическом значении. Они были бы совершенно невинны и безрезультатны, если бы за ними не стояла четвертая весьма немногочисленная кучка, видящая дольше других, и, к сожалению, видящая во всем этом средство вредить России. Последняя кучка так немногосиленна, что, за исключением Драгоманова, она не решается высказывать свои взгляды. Драгоманов высказывает их открыто, он явно враждебен и потому менее опасен, но есть его единомышленники, которые мечтали бы доказать, что великорусское и малорусское наречие равноправны; доказав это, изгнать отсюда Русский язык, а затем в отдаленном будущем подчинить неразвитое, нелитературное, некультурное племя Малороссов другим выше стоящим Славянским национальностям, в ряду коих первым не сможет не явиться Польская. Последняя в Галиции перемена фронта в литературных партиях служит подтверждением этих слов. Что же изо всего этого следует? 1., что покамест никаких мер, а тем более решительных и бесспорных, принимать не следует 2., что частные разрешения должны быть даваемы во множестве на отдельные концерты, издания и т. п., словом на всю игрушечную часть 3., что предел этих разрешений должен принадлежать весьма чутким и умным администраторам, так как после минувших строгостей, к сожалению огульных, мелкие вспышки неизбежны 4., что серьезная сторона требует тщательного и многостороннего обсуждения»[696].

Половцов, таким образом, соглашался с рекомендациями Дондукова-Корсакова, хотя критический пафос по отношению к Эмскому указу в его письме выражен далеко не столь ярко, как в послании харьковского генерал-губернатора. В отличие от Дондукова-Корсакова, Половцов однозначно выступал за постепенные административные послабления, а не формальную отмену Эмского указа – такую возможность он даже не рассматривал. В целом намерения Половцова по пересмотру указа были заметно менее радикальны, чем это казалось многим в Киеве. Достаточно фантастические рассуждения о Драгоманове и его планах стали, по всей видимости, результатом осмысления Половцовым на свой лад информации, полученной от его киевских собеседников, и свидетельствуют, что сенатор по-прежнему весьма приблизительно представлял себе многие аспекты проблемы.

Письмо Половцова, несомненно, обладало бóльшим весом для центральной власти, чем письма губернаторов. Уже 25 февраля начальник ГУП Н. С. Абаза отправил харьковскому цензору А. И. Паломацкому секретную инструкцию, которая явно была следствием письма сенатора. В ней цензору предлагалось внимательно следить за публикациями «в пользу отмены ограничений малорусской речи» и сообщалось, что «правительство, предполагая сделать некоторые облегчения в употреблении малорусского наречия, не находит возможным, однако, отменить все меры, принятые в 1876 г. против развития украинофильства, пользующегося, сколько известно, поддержкой австрийского правительства»[697].

* * *

Статьи и заметки, призывавшие к отмене «стеснений малорусского слова» стали появляться с конца 1880 г. как в провинциальной, так и в столичной печати[698]. Главный трибун украинофильства Драгоманов сколько-нибудь открыто выступать в российской прессе не мог, и его роль постарался взять на себя Костомаров. Первая его статья, озаглавленная «Малорусское слово», появилась в «Вестнике Европы» в январе 1881 г. Сославшись на планируемый пересмотр законов о печати вообще, Костомаров призывал обратить внимание и на положение малороссийского языка. Аргументы его были весьма умеренными – Костомаров ссылался на то, что не все образованные люди на Украине достаточно хорошо знают русский, а также на непопулярность принятых запретов. Он особо отмечал, что запрет ведет к ввозу из Галиции не всегда безвредных украинских изданий, и представлял распространение штундизма среди малорусских крестьян как результат такой политики[699]. В своей статье Костомаров ставил знак равенства между малорусским наречием и «провансальским, бретонским, нижненемецким, валлийским, шотландским провинциальными наречиями», которые, по его мнению, не подвергались никаким стеснениям, существуя «именно для домашнего обихода». В случае отмены запретов, – говорил Костомаров, – малороссийское наречие займет такое же место[700]. По сравнению со своей публицистикой в «Основе» Костомаров принципиально менял тактику: наученный горьким опытом, он теперь не отстаивал принцип языкового равноправия, но использовал утилитарные аргументы, декларируя готовность признать иерархическое преобладание русского языка над малорусским наречием. Он формулировал лишь один практический постулат – в школьных учебниках «необходимо прилагать и малорусский текст излагаемого по-русски предмета», продолжая тем самым линию Драгоманова восьмилетней давности, выступавшего за то, чтобы в учебниках были и русский текст, и малорусский перевод[701].

В том же номере была напечатана и заметка Пыпина «Малорусско-галицкие отношения», в которой он прямо солидаризовался со статьей Костомарова и добавлял в качестве аргумента в пользу отмены запретов, что они отталкивают от России «русских галичан». «С общерусской национальной точки зрения […] надо было бы желать утверждения тесной связи нашей южно-русской литературы с такою же южно-русской литературой в Галиции», – писал Пыпин, который, похоже, был искренним сторонником концепции «большой» русской общности при сохранении иерархической русско-малорусской множественной идентичности[702].

Более общая статья Костомарова «Украинофильство», написанная в декабре 1880 г., появилась в февральской книжке «Русской старины». Изложив историю украинофильства как течения чисто культурнического, лишенного политических стремлений, Костомаров объяснял репрессии против украинофилов интригами поляков. «Стремление писать по-малорусски истекало из присущей человеческому естеству любви к своему родному, с детства близкому – такой же любви, как любовь человека к семье. […] Малоруссы никогда не были покорены и присоединены к России, а издревле составляли одну из стихий, из которых складывалось русское государственное тело»[703]. Вся система аргументации Костомарова совпадала таким образом, причем порой буквально, с тем, что писал Драгоманов в 1872 г. в статье «Восточная политика Германии и обрусение».

На статьи Костомарова незамедлительно отреагировал главный гонитель украинофилов катковский «Русский вестник». Уже в мартовском номере журнал напечатал статью М. Ф. де-Пуле «К истории украинофильства». «Считать украинофильство явлением естественным, вытекающим из природы южно-русского племени, – писал де-Пуле, – грубая, ни с чем не сообразная ошибка»[704]. Он выступал как сторонник триединой и, в конечном счете, гомогенной русской нации: «Малороссия (вообще Юго-Западная Русь), покоренная Литвой, а затем угнетаемая Польшей, воссоединилась с Северо-Восточной Русью. […] Малороссия толкнула Москву на путь преобразований; Малороссия вызвала к жизни предшественников Петра и подготовила его реформы, без Малороссии не было бы […] и Российской империи как новой великой державы. […] Правда, в XVIII веке Малороссия как бы исчезла и потонула в волнах империи, но в тех же волнах точно так же потонула и до-петровская Москва»[705]. «В начале этого столетия закончилось то, чему было положено начало в конце XVII века – полное духовное единение Малой России с Великою. В Малороссии явилась общерусская интеллигенция, то есть такая же, как и во всей России (а не старшинская или казацкая, не полупольская)»[706]. (Заметим, насколько