Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер

до сих пор хранил молчание, утратили свое значение. В статье «Что такое украинофильство» он подробно разбирал многочисленные ошибки и несуразности в публикациях Алексеева, порой, впрочем, и сам прибегая к весьма сомнительным расовым аргументам, вроде рассуждений о вырождении белорусов в результате смешения с другими народностями[720]. Алексеев оставил последнее слово за собой, признав в статье под названием «Сказка о белом бычке», что украинцы – нация, но заметив, что «заботиться о том, чтобы она и впредь осталась нацией – нет никакой надобности»[721].

Драгоманов впервые столкнулся с тем, что русские народники 70-х годов в большинстве своем смотрят на украинский вопрос совсем иначе, чем Герцен и Чернышевский, еще будучи в Киеве. Он вспоминал позже о приезде в Киев в первой половине 70-х делегата от петербургского «социально-революционного кружка». Выслушав реферат Драгоманова об украинофильстве, делегат заявил: «Все это, может быть, верно, но к делу не идет. Мы должны думать о борьбе с общим врагом, а Вы, говоря нам об Украине, как о чем-то особом, вносите разделение в наши силы!» Драгоманов пишет, что эти рассуждения напомнили ему логику Ширинского-Шихматова, который тоже всегда говорил об общем враге, но для него им была Польша[722]. Из воспоминаний Дейча о начале его революционной деятельности в 70-е годы следует, что и среди молодых киевских народников было немало противников украинофилов. «По нашему мнению, он своими «скучными и никому не нужными предприятиями», вроде «сборника малороссийских преданий» или «песен», отвлекал передовую молодежь, и без того склонную к украинофильству, от единственно насущного и полезного дела – от общерусского революционного движения», – описывал Дейч отношение к Драгоманову в своем киевском кружке[723]. Возможно, что неприязнь Дейча как ассимилированного еврея к украинофильству была особенно обострена, потому что украинофилы очень часто подчеркивали «вредное влияние» евреев на жизнь Юго-Западного края. Не подлежит, однако, сомнению, что отрицательное отношение к украинофильству было типично для большинства активистов русского революционного движения 70-х – 80-х годов. Сам Драгоманов, вспоминая киевский конфликт, писал в середине 80-х: «С тех пор прошло одиннадцать лет, в течение которых нам пришлось и устно, и печатно говорить об Украине с добрыми 200 "русских революционеров, социалистов" и пр. – известных и неизвестных, ученых и неученых, – но все наши беседы были только более или менее повторением вышеизложенной беседы»[724].

Из воспоминаний Л. Дейча мы знаем некоторые подробности этих бесед Драгоманова с русскими социалистами в Женеве в начале 80-х годов. Драгоманов на одном из собраний в июле 1880 г. стал осуждать русских социалистов за то, что многие из них, принадлежа к малороссам, ничего не делают для своих сородичей. Дейч так пересказывает свою ответную речь: «Я постарался представить деятельность украинофилов на юго-западе бесполезным времяпровождением, чуть ли не переливанием из пустого в порожнее. Я сообщил, как украинофилы по несколько лет проводят в обработке одной буквы малороссийского словаря или в собирании народных песен и поговорок, а если уже раскачаются написать что-нибудь для народа, то печатают столь глубокомысленные рассказы, как "Про сіру кобилу" или "Як баба Параська, та купила порося"!» «Помню, – замечает Дейч, – раздался веселый и одобрительный смех»[725]. Когда оскорбленные украинцы покинули собрание и прислали затем коллективный протест, никто не предложил Дейчу извиниться и вообще не проявил заинтересованности в примирении. Происшедший тогда разрыв Драгоманова с общерусской эмиграцией в Женеве «уже не прекращался; наоборот, он все более обострялся и усиливался»[726]. Попытка возобновить контакты, предпринятая Драгомановым в 1883 г., закончилась плачевно. Он обратился к «общерусской» эмиграции с призывом вести пропаганду не только «на великорусском, но и на малорусском языке», ссылаясь на опыт австрийских социалистов. Возражение Н. И. Жуковского – «Как же вы хотите, чтобы пропаганда велась на языках всех народов, когда у некоторых из них не имеется собственного языка» – сопровождалось «гомерическим хохотом и громом аплодисментов»[727].

Конечно, как в любом русском общественном движении, отношение народников к украинофильству отнюдь не всегда было таким издевательским и ерническим. Тот же Жуковский входил в редакцию «Общины», которая писала: «Москвич, поляк, украинец друг другу не указчики, а товарищи. Теперь все они живут под гегемонией великороссов и называются русским народом потому именно, что над нами русский становой; исчезнет становой, и все эти народы будут предоставлены самим себе, а в каких пределах и как они сфедерируются друг с другом, это может показать только практика»[728]. М. Яворский отмечал, что украинофильские настроения были у целого ряда участников процесса 193-х, а Лизогуб специально хотел отдать брата к учителю-украинофилу, объясняя это тем, что «под влиянием украинофилов лучше всего вырабатываются социалисты»[729]. Преобладала, однако, тенденция, описанная Дейчем. Русская интеллигенция, участвовавшая в революционном и оппозиционном движении, отказываясь от сотрудничества с правительством, отчасти выполняла тем не менее ассимиляторскую роль – многие малороссы, вовлеченные в «общерусские» политические движения, оказались потеряны для украинофильства. В очередной раз отдадим должное прозорливости Драгоманова, который выражал опасение, что после принятия конституции «московские люди… поведут свое дело так, что потянут за собой множество помосковленных людей и на Украине. Некоторое время украинство не погибнет, но станет снова "провинциальным родственником", прихвостнем»[730]. Как видим, стремление трактовать украинофильство именно таким образом достаточно ярко обозначилось задолго до того, как в России появилось хоть какое-то подобие конституции.

* * *

Предложение Половцова о созыве специального Совещания по украинскому вопросу было реализовано, но в обстоятельствах, которых он заведомо не мог предвидеть. 1 марта 1881 г. Половцов закончил ревизию и отправился в Петербург, лишь в дороге узнав о гибели Александра II в результате седьмого покушения на его жизнь, из последних сил организованного «Народной волей». Когда Александр III в августе 1881 г. приказал собрать запланированное Совещание, Лорис-Меликов давно уже был в отставке, от его реформаторских планов остались лишь слабые следы, а подписанный Александром II утром 1 марта указ о созыве двух комиссий с участием представителей от дворянства, земств и городов для обсуждения проектов дальнейших реформ так и не был обнародован. Оттепель закончилась, не успев толком начаться, на Россию легла тень «совиных крыл» Победоносцева. (Да простит читатель заезженную цитату – уж больно она точна!)

Среди участников Совещания не оказалось никого, кто принимал участие в обсуждении вопроса в начале 1881 г., даже Половцова, не говоря уже о Дондукове-Корсакове, который был к тому времени переведен с поста харьковского генерал-губернатора. Вместе с председательствовавшим новым министром внутренних дел гр. Н. П. Игнатьевым в него вошли министр государственных имуществ М. Н. Островский, министр народного просвещения Д.