Национальная идея России - Валерий Александрович Тишков

СССР, включая Россию, в языковой сфере шел другой важный процесс, а именно «национализация» языков бывших советских меньшинств, которые обрели полную государственную независимость или же через «парад суверенитетов» получили более высокий статус в рамках федеративного устройства.

«Язык нации» (национальный язык) – понятие условное, оно употребляется как язык (или языки) доминирующего большинства или значимых этнических групп, которые становятся официальным языком институтов государства – нации, от армии и правосудия до технических регламентов и массовой культуры. Это чаще всего и есть государственный язык, если таковой объявлен в государстве. Язык нации в его единственном варианте применительно к человеческой общности политико-гражданского и даже этнокультурного типа – чаще всего националистическая утопия. Она не соотносится с языковой ситуацией в реальной жизни, которая почти всегда многоязычна и которую многим хочется упростить, подогнать под свой собственный язык. Что же касается государства и его институтов, то здесь действует и оправдала себя мировая практика конституирования одного или двух государственных языков, на которых общается не только бюрократия, но и большинство населения. В России таким языком является русский, в Китае – китайский (ханьский с его шестью диалектами), в Японии – японский, в США – английский, и т. д.

Но так происходит далеко не везде. Единственный государственный язык лучше всего принимается населением, когда явное большинство граждан относится к одной языковой общности или когда такого большинства нет вообще. В последнем случае на роль государственного языка претендует язык элиты, доставшийся, как правило, от колониальной системы (например, английский язык в Индии), который используется в таком статусе. Кстати, в Индии к государственному английскому добавлен второй государственный – язык хинди с диалектами как язык наиболее многочисленной и доминирующей языковой общности (на нем говорят более 400 млн человек, или 41 % населения).

Если в стране есть демографически и культурно вторая значимая языковая общность, претендующая на равенство в статусе наряду с первой, то здесь бесконфликтный вариант заключается в официальном двуязычии (Канада, Бельгия, Финляндия и др.) или трехъязычии (Сингапур). Случаи официального четырехъязычия на уровне страны крайне редки (Швейцария). В регионах некоторых стран их может быть и больше (14 официальных языков в Дагестане, 11 официальных языков в канадской провинции Северо-Западные Территории).

Ясно, что для гражданской нации важно иметь языковое единство, но это условие не является обязательным. Для двухобщинных государств лучший вариант – установление двух государственных (официальных) языков. Борьба за официальное двуязычие бывает долгой и упорной (как в Канаде и Бельгии), иногда выливается в открытые конфликты (как в Шри-Ланке и Украине), но, судя по мировому опыту, итогом всегда становится признание официальным не только одного языка. На пути признания официального двуязычия сейчас находятся несколько стран, среди которых США (английский и испанский), Казахстан (казахский и русский). К сожалению, не Украина и не Латвия.

Государственный язык – особая забота власти и общества, ведь это не только язык большинства, но часто та или иная страна является единственным на Земле местом, где данный язык имеет такой статус и где его существование гарантировано в конкурентном мировом порядке. Именно поэтому односторонняя увлеченность сохранением многоязычия, и прежде всего малых языков, вступает в противоречие с интересом ныне существующих гражданских наций обеспечивать свое языковое единство и защищать статус «больших» (доминирующих) языков. Подобная увлеченность может идти вразрез с частными предпочтениями семьи и личности, интересы которых больше заключаются не в сохранении «языка предков», а в конкурентном владении доминирующим в стране языком. Современный мир и наука пребывают в поиске баланса: как сочетать языковую централизацию и обеспечивать на ее основе общегражданскую идентичность с потребностью части граждан той же страны сохранять языки своих этнических сообществ.

Баланс между языком большинства и языком меньшинств не найден до сих пор во многих странах. Есть проблемы и в России. Прежде всего следует уточнить такие фундаментальные категории с эмоционально-символической нагрузкой, как «родной язык» или «национальный язык» в смысле «язык своей национальности». В науке нет удовлетворительного определения этих понятий и не существует общепринятого мнения, что у человека должен быть родной язык и что это может быть только один язык. В России на этот счет сохраняются упрощенные взгляды. Например, «родной язык» – это язык той этнокультурной общности, с которой ассоциирует себя индивид, то есть, строго говоря, «материнский язык»[237]. Такой же позиции придерживаются отечественная наука и общественная практика[238]. Особо ее защищает титульная общественность в российских республиках[239].

Наиболее близкая для автора книги позиция заключается в том, что «материнский язык – не обязательно родной, родной язык – не обязательно первый»[240]. Однако этой констатации недостаточно. До сих пор многие считают, что родным следует считать язык матери[241], что не может быть двух родных языков, как не может быть двух матерей. Например, по словам В. Г. Костомарова, «выученный язык… может стать в жизни человека важнее родного, который, однако, и при забвении остается матерью, пусть и менее любимой, чем мачеха»[242]. На самом деле в жизни дело чаще всего обстоит далеко не так: родным становится язык основного знания и общения, а первый выученный или слышанный от матери язык никаких особых предрасположений не имеет. Язык – не только один из столпов культуры, этнической идентичности, групповой солидарности. Не менее важно, что это инструмент гражданского нациестроительства. Язык и языковая политика могут быть причиной межэтнической, социальной и иной напряженности и даже открытых конфликтов, а адекватная языковая политика – одно из условий обеспечения национальной безопасности государств со сложным (в том числе многоязычным) составом населения.

Язык в прошлом и еще в большей степени сегодня является средством идеологического и политического воздействия, межгруппового и межгосударственного доминирования и соперничества, сферой особой государственной ответственности вплоть до законодательного регулирования. В то же время язык, его формы и варианты, выбор и владение им, сферы употребления, языковое общение – одно из фундаментальных прав человека, одна из гражданских свобод, которая гарантируется конституцией, законами страны и ее отдельных образований, системой международных деклараций и хартий. Здесь также проявились новые тенденции, например, о праве на добровольную языковую ассимиляцию как столь же фундаментальном праве, как и право на сохранение и использование языка.

Наконец, можно и нужно говорить о равноправии языков, но не о равенстве. Существует особая иерархия, высшее место в которой занимают так называемые мировые языки (top world languages), куда входит и русский. При этом имеют значение не только число носителей языка, но и созданный на нем культурный капитал, а также общественно-политическая роль, которую этот язык играет прежде всего благодаря влиянию государств, где он признан государственным, а