Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер

зависимости от того, насколько убедительной покажется читателю предложенная оценка значимости различных факторов, предопределивших неудачу проекта большой русской нации, рискнем настаивать, что именно сквозь призму соперничества этого проекта с украинским можно наиболее адекватно описать развитие событий в XIX в. и логику поведения их участников.

* * *

Разумеется, история русификации украинцев в XIX в. далеко не заканчивается. Однако условия и механизмы ее развития, равно как и русско-украинских отношений вообще, в XX в. принципиально меняются. Революция 1905 г. начала тот крайне спрессованный процесс пришествия массовой политики, который уже в годы Первой мировой войны и революции превратил проблемы классовой и национальной идентичности из предмета интереса узких групп интеллектуалов в достояние миллионов.

Военные события 1914–1920 гг.; первые опыты украинской государственности; захват власти большевиками[745]; создание Украинской ССР; политика коренизации, в ходе которой ликвидация безграмотности на Украине проводилась на украинском языке; институционализация этничности в СССР; коллективизация и связанный с ней организованный голод начала 30-х годов, страшнее всего ударивший именно по Украине; массовые репрессии против украинской культурной элиты в 30-е годы; Вторая мировая война и послевоенная реконструкция, вызвавшие новые перемещения десятков миллионов людей; противоречия послевоенного развития, когда одни украинцы сотнями отправлялись в лагеря по обвинению в буржуазном национализме, а другие составляли вместе с русскими костяк правившей империей номенклатуры; и, наконец, крах советского проекта в целом – все это уже совсем другая история. Трезвое изучение русско-украинских отношений в полном трагизма и противоречий XX в. сегодня только начинается[746].

Эти драматические повороты истории и создаваемые ими новые обстоятельства превратили проект большой русской нации в очевидный анахронизм. Постепенно взгляд на проблему, признававший особую украинскую идентичность, становится в России все более распространенным. Уже в 1905 г. Российская академия наук признала украинский самостоятельным развитым языком, а не, как официально на тот момент считалось, наречием русского. После 1917 г. только в среде эмиграции некоторые упрямцы сохраняли приверженность концепции большой русской нации в ее чистом виде. Так, знаменитый В. В. Шульгин, сын того самого В. Я. Шульгина, который редактировал «Киевлянин» в 1870-е годы, в 1922 г. на вопрос, что будет, если отпавшие от Российской империи новые государства попросятся обратно, отвечал: «Тогда вместо федерации пожаловать их "широкой автономией"… Весьма приемлемая, настоящая национальная автономия. В то время, как в этнографической России будут "областные" автономии, ну, скажем, области: Петроградская, Московская, Киевская, Харьковская, Одесская – здесь будут области: Литовская, Латышская, Грузинская. Там будет, например, "Киевская Областная Дума", а здесь "Литовский Сейм". Там (например, в "Харьковской Областной Думе") – председатель говорит обязательно по-Русски, а остальные – кто во что горазд, хоть по-"украински", – а здесь (например, в Латвии) председатель обязательно по-латышски, а остальные, если хотят, хоть, по-русски»[747].

Однако большинство тех русских, которые признавали отдельную украинскую идентичность, будь-то до краха Российской империи или после, не допускали создания отдельного от России украинского государства. «Естественное» развитие должно было, с их точки зрения, привести к добровольному федеративному союзу Украины и России. Украинскость в этом подходе уже не отрицалась как нечто противоестественное, лишенное оснований, а концепция объективного единства малороссов и великороссов сменялась идеей единства русских и украинцев, основанного на истории и воле. Как правило, эта воля виделась предопределенной, обусловленной своеобразными семейными узами. Теперь русское «идеальное Отечество» становилось «семейной собственностью», а отношения членов семьи и их иерархия определялась в категориях братства, где роль старшего принадлежала русским.

Эти взгляды, полуофициально принятые в советское время, в превращенной форме дожили до сегодняшнего дня. Александр Солженицын, например, в своем знаменитом эссе 1990 г. «Как нам обустроить Россию?» считал вполне возможным, а в некоторых случаях и весьма желательным отделение Прибалтики, Кавказа и Средней Азии, но настаивал на сохранении единства России, Украины, Белоруссии и Северного Казахстана с преобладанием восточнославянского населения. Вспомним, и как М. С. Горбачев накануне референдума о независимости Украины в своем обращении говорил, что не может представить Союз без Украины. Вряд ли он смог бы с той же искренностью и надеждой, что будет понят, сказать это в обращении к гражданам Таджикистана или Литвы. И снова проблема отнюдь не сводилась к размеру и ресурсам Украины. Уход Украины означал отвержение тех уз и ценностей, которые, казалось, должны были устоять после краха коммунизма, и потому этот уход был столь болезненно пережит в России, да и многими в Украине[748]. Впрочем, вернее будет сказать, переживается. «Будем сохранять теплое чувство единого треславянского народа: "А вы, украинцы, как и белорусы, – все равно наши братья!"» – это уже цитата из последней книги Солженицына[749]. Рассказанная нами история проекта большой русской нации и его краха завершена, но отголоски тех идей и сюжетов в новых условиях, в новых формах хорошо различимы и сегодня.

Источники

Архивные документы

Архив внешней политики Российской империи в Москве (далее – АВПРИ)

ф. 133 (Канцелярия МИД), оп. 469, 1863 год – ед. хр. 83; 1864 год – ед. хр. 73; 1866 год – ед. хр. 218, 219; оп. 470, 1877 год – ед. хр. 113.

ф. 135 (Секретный архив), оп. 467, ед. хр. 67.

ф. 155 (2-й (внешних сношений) департамент, 1 отд., 4 секретный стол) оп. 241, ед. хр. 1, 34; оп. 441, 1882 г. – ед. хр. 67, 74, 77, 1888 г. – ед. хр. 210.

Государственный архив Российской Федерации в Москве (далее – ГАРФ)

ф. 1090 (Секретный архив), оп. 1, ед. хр. 1762–1771.

ф. 109 (1-я экспедиция III отделения), оп. 37, ед. хр. 230, ч. 38; оп. 38, ед. хр. 23 (ч. 175, ч. 313); оп. 50, ед. хр. 85

ф. 569 (Лорис-Меликова М. Т.), оп. 1, ед. хр. 16, 24, 26.

ф. 583 (Половцева А. А.), оп. 1, ед. хр. 15–20, 60, 61, 72.

Отдел рукописей Российской государственной библиотеки в Москве (далее – ОР РГБ)

ф. 120 (Каткова М. Н.), картон 1, ед. хр. 37, 57, 68; к. 2, ед. хр. 29; к. 43, ед. хр. 18; к. 46, 47, 55, ед. хр. 5.

ф. 169 (Милютина Д.), к. 14, ед. хр. 2, 3; к. 42, ед. хр. 5, к. 59, ед. хр. 32.

ф. 265 (Самариных), к. 82, ед. хр. 2 ф. 418 (Маслова В. П.), к. 1, ед. хр. 15.

Рукописный отдел Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге (далее – РО РНБ)

ф. 208 (Головнина А. В.), ед. хр. 105

ф. 600 (Половцова А. А.), ед. хр. 606, 608.

ф. 385 (Костомарова Н. И.), ед. хр. 13.

Российский государственный исторический архив в Санкт-Петербурге (далее