Все дороги ведут в Рим - Роман Буревой

– Император! Император! – шептали одни.

– Дорогу! Дорогу! – кричали другие.

Испуг – преувеличенный, почтение – неискреннее. Неподдельным было лишь любопытство.

Двое преторианцев остановились у храма Юпитера Статора, наблюдая, но не вмешиваясь.

Императорская колесница неслась по улице Триумфаторов к Колизею. Золочёные диски колёс дробили солнечные лучи и щедро расшвыривали блики. Надувные шины и подшипниковые втулки сделали ход колесницы лёгким и бесшумным (слава техническому прогрессу, который вторгся даже в такую консервативную отрасль, как изготовление колесниц). День был яркий, солнечный, неспешно катились к Аппиевой дороге авто с открытым верхом, водители и пассажиры приветствовали императора и старались придать лицам выражение серьёзной почтительности. Но кое-кто невольно усмехался или осуждающе качал головой. Молодые щёголи встречали императора криками и хлопаньем в ладоши.

В золочёную колесницу Августа были впряжены четыре нагие девицы – длинноногие, стройные и грациозные, превосходные молодые кобылки. Три нежно-розовых тела и одно кофейного оттенка – на смуглой коже великолепно смотрелись драгоценные украшения сбруи. Светлые волосы белотелых красавиц летели по ветру, а в чёрных кудрях эфиопки развевались синие и красные ленты. Август наигранно размахивал плетью и грозно покрикивал на «лошадок». Девушки отвечали то смехом, то руганью и мчались вперёд все резвее и отчаяннее, намеренно мотая колесницу из стороны в сторону, норовя опрокинуть и вывалить императора на мостовую. Но опрокинуть колесницу было не так-то просто – Август был ловким возничим.

– Быстрее! – кричал Постум. – Что-то вы сегодня ленитесь, красотки!

Сам он был в пурпурной тоге и в красных высоких башмаках со шнуровкой.

Август ехал в курию, как будто спешил на спектакль с раздеванием.

Колесница свернула на Священную дорогу и понеслась к форуму. Четвёрка красавиц начала уже уставать. Их гладкие спины лоснились от пота. Наконец, тяжело дыша, девушки остановились у входа в курию. Вокруг императорской колесницы тут же собрались зеваки. Преторианец в красной тунике и сверкающем бронзовыми накладками броненагруднике приветствовал юного императора. Ни тени улыбки на загорелом лице, на плотно сжатых губах – ни намёка на усмешку.

– Гай, позаботься о моих лошадках, они этого заслуживают. – Август вручил преторианцу поводья и похлопал по влажной спине эбеновую красотку. – Лошадки обожают марципан и сладкие орешки. Надеюсь, ты не забыл?

В ответ преторианец вскинул руку в приветствии. Лицо, стиснутое нащечниками бронешлема, казалось бронзовой маской; и по-прежнему – ни намёка на улыбку.

Император небрежно пригладил ладонью короткие чёрные волосы и, насвистывая песенку новомодного галльского барда Веска, взбежал по ступеням Юлиевой курии. Двери в зал заседаний были распахнуты, и это означало, что заседание сегодня открытое – ничего важного обсуждаться не будет. Сенаторы уже совершили жертвоприношения и заняли места на мраморных скамьях. Постум Август небрежно поднял руку, приветствуя сенат, подошёл к алтарю, бросил несколько зёрен благовоний и уронил каплю-другую вина. Старики поднялись при его появлении. Он всегда называл их стариками: ему, девятнадцатилетнему, сенаторы казались безнадёжно старыми, живыми мумиями, извлечёнными из пирамид времени.

«Надо будет предложить паппусикам прокатиться на моей колеснице», – подумал Постум Август, и эта мысль показалась ему забавной.

Диктатор Бенит поднялся навстречу императору. Наряжённый в пурпур, располневший, солидный, с наголо обритой головой, выглядел он величественно. Герой, ведущий непрерывные битвы. Интересно, за что он сейчас сражается? За урожай или за рождаемость? И, разумеется, при этом по-прежнему сражается с Нормой Галликан. Вот это сражение никогда не кончится, даже со смертью одного из бойцов. Их бой бесконечен. И это не хорошо и не плохо. Это бой за исполнение желания, которое невозможно исполнить.

– Не забудь, Август, завтра у нас большой заплыв в Неаполитанском заливе, – шёпотом сказал Бенит, наклоняясь к императору. Когда диктатор обращался к Постуму, голос его теплел – таким тоном отец мог говорить с любимым сыном.

Впрочем, со своим сыном диктатор говорил иначе. Уже давно…

Август поморщился: принимать участие в очередном Бенитовом спектакле ему не хотелось. На берегу залива куда приятней резвиться в обществе подружек, а не Бенита и его толстых и одышливых администраторов.

– Я с радостью, но было дурное предзнаменование.

– Какое? – озаботился Бенит. С некоторых пор он стал суеверным.

Постум едва не ляпнул, что видел сегодня утром трех летящих слева коршунов[2].

Но вовремя вспомнил, что коршунов он использовал в прошлый раз, желая увильнуть от участия в массовой пахоте. Требовалось что-то новенькое.

– Я видел тебя во сне тонущим, – произнёс император испуганным шёпотом. – Огромная белая акула откусила тебе ногу. А ты знаешь, мне снятся пророческие сны.

Бенит нахмурился:

– Все ясно. Опять враги готовят на меня покушение. Заплыв придётся отменить.

Постум улыбнулся одной половиной рта – той, что не мог видеть Бенит.

Император уселся на свой украшенный слоновой костью и золотом курульный стул с пурпурной подушкой. Заседание сената началось. Постум опустил подборок на изящно выгнутую кисть руки и сделалась необыкновенно схожим с Элием – не столько чертами лица, сколько позой – Элий тоже любил вот так сидеть, подперев подбородок. И так же, как его отец, император носил один-единственный перстень с печатью. Лицо Постума было недвижным, взгляд – отсутствующим. На безымянном пальце сверкнуло золотое кольцо с личной печатью. Сенатор Луций Галл готовился произнести заранее приготовленную речь, в меру гневную и в меру льстивую, но внезапно замер и уставился на императора. В эту минуту юный Постум показался ему выточенной из мрамора и раскрашенной статуей, установленной в курии по приказу Бенита. Ясно было, что выступления сенаторов Август не слушает – мысли его слишком далеко.