Шелковый Путь - Колин Фалконер

ПРОЛОГ

Лион, Франция

в лето от Воплощения Господа нашего 1293

Его нашли в крытой галерее монастыря. Он лежал на спине, борода его подернулась инеем. Он был в полузабытьи и бормотал что-то о рыцаре-тамплиере, о тайном поручении Папы и о прекрасной всаднице на белом коне. Братья-монахи отнесли его в келью и уложили на жесткую койку, служившую ему постелью последние двадцать лет. Он был уже стар, и помочь ему было нечем. В глазах его застыл холодный блеск смерти. Один из братьев пошел за аббатом, чтобы старик успел принести последнее покаяние.

В комнате стоял мертвенный холод. Аббат опустился рядом с ним на колени. Где-то в лесу под тяжестью снега с треском рухнула на землю еловая ветвь. От этого звука старик приоткрыл глаза, и в них отразился желтый огонек свечи. Дыхание хрипло клокотало у него в груди, и аббат, почуяв кислый запах, сморщил нос.

Умирающий прошептал что-то — быть может, имя, — но слов было не разобрать.

— Уильям, — тихо проговорил аббат, — я готов принять твою исповедь.

— Мою исповедь?

— Ты получишь отпущение всех грехов и еще до рассвета узришь нашего Благословенного Спасителя.

Уильям улыбнулся — и от этой жуткой ухмылки у аббата похолодела душа. Уильям, чье появление среди них было окутано тайной, теперь так же таинственно их и покидал.

— Воды.

Аббат приподнял его голову и смочил ему губы из деревянной чаши. Как же здесь холодно. Дыхание Уильяма тонким облачком пара поднималось к потолку, словно дух, покидающий тело.

— Благословенный Спаситель не примет меня.

— Ты должен исповедаться, — повторил аббат, опасаясь, что душа вот-вот отлетит.

— Я вижу Дьявола. Он уже раскаляет для меня клейма.

При упоминании Зверя по спине аббата пробежал ледяной озноб.

— Ты прожил святую жизнь. Чего вам бояться Вельзевула?

Уильям поднял руку с койки и коснулся рукава аббатской рясы.

— Подойдите ближе, — сказал он. — Подойдите, и я скажу вам… в точности… чего мне бояться.

***

Часть 1

Сарацинский Месяц

Акра — Алеппо

1259–1260

***

I

Ферганская долина

Чагатайский улус татар

Год Овцы

ОНА ВСЕГДА мечтала, что умеет летать.

Она представляла, как земля расстилается под ней, видимая глазу орла; чувствовала, как потоки воздуха из долины подхватывают крыло; и на миг верила, что никакие серебряные путы не привязывают ее к земле…

Хутулун натянула поводья, подставила лицо северному ветру, обжигавшему щеки. Снежные вершины на Крыше Мира в лучах предзакатного солнца отливали ледяной синевой. Внизу, в долине, на бурой равнине, черные юрты ее племени жались друг к другу, словно воры. Ничто не шевелилось. Здесь, наверху, она была одна — наедине с великим безмолвием степей.

Вот мое право по рождению: сидеть в седле доброго коня, подставив лицо ветру. Но если отец добьется своего, меня отдадут какому-нибудь мальчишке-выскочке, я буду рожать ему детей, следить за его юртой да доить его коз и никогда больше не поскачу во главе отцовского тумена. Я родилась не того пола: с сердцем жеребца, но под хвостом кобылы.

Родись я мужчиной, стала бы следующим ханом высокой степи. Вместо этого мне остается утешаться тем, что однажды один из моих сыновей будет править высокогорными пастбищами. Но даже ради этого мне придется однажды лечь с мужчиной.

От одной мысли, что придется покориться, ее мутило.

Конечно, она хотела детей. И мужская ласка влекла ее — в последнее время к похабным россказням замужних сестер она прислушивалась с неподдельным интересом. Но выйти замуж — пусть однажды это и придется сделать — значило навеки заточить себя в его юрте.

Отец нашел ей нового жениха, сына хана с северного берега Байкала. Это был его долг, да и для политики полезно. Но по праву татарской женщины она могла и отказать, что уже делала не раз. Однако на этот раз она заключила с отцом уговор: если он найдет юношу, который докажет, что достоин ее, одолев ее в конном состязании, она покорится и выйдет замуж.

Это не было прямым отказом.

Она услышала в вышине слабый крик, подняла голову и увидела сокола, подрезавшего крыльями ветер.

Взять хоть ее братьев. Гэрэл — пьяница, а у Тэкудэя мозги как у козла. Им не сравниться с ней ни умом, ни духом.

Я рождена для большего, чем быть сосудом для мужского семени.

И тогда она дала себе клятву, выкрикнула ее Духу Вечного Неба. Но слова ее унес ветер.

***

II

Отец Хутулун, Кайду, разбил на ту зиму свой лагерь в Ферганской долине, у подножия Крыши Мира. Со всех сторон в небо вонзались черные скалы, подобные кулакам богов, а склоны под ними были усеяны серебристыми тополями. К северу высокая седловина обнимала темное озеро. Над ним нависал хребет под названием Женщина уходит.

Накануне ночью он возложил на его гребень обезглавленные туши двух белых коз. Чтобы победить в состязании, Хутулун или ее жених Джебе должны были первыми бросить одну из этих туш к дверям его юрты.

Поглазеть на зрелище собрались все: мужчины в тулупах и войлочных шапках, женщины, прижимающие к себе сопливых ребятишек. Стояла жутковатая тишина. В неподвижном утреннем воздухе поднимался пар от дыхания тысячи ртов.

Свита Джебе сидела на конях чуть поодаль. Их широкоплечие монгольские лошадки нетерпеливо били копытами на утреннем холоде.

Сам Джебе был телом уже мужчина, а лицом еще мальчик, и его быстрые, суетливые движения выдавали нервозность. Его отец хмуро наблюдал за ним.

Кайду вышел из своей юрты, подошел к дочери и положил руку на гриву ее коня. Для татарки она была высока и стройна, но тонкий стан скрывали плотный тулуп и сапоги. На ней была шапка на меху, а нос и рот укутывал шарф, так что видны были лишь ее глаза.

— Проиграй, — прошептал он ей.

Темные глаза сверкнули.

— Если он меня достоин, то победит.

— Он славный юноша. Тебе не обязательно скакать в полную силу.

Ее конь нетерпеливо переступил с ноги на ногу, готовый сорваться с места.

— Если он и вправду так хорош, как ты говоришь, то и полной моей силы не хватит.

Кайду нахмурился, услышав дерзкий ответ. И все же в душе он жалел, что ни Тэкудэю, ни Гэрэлу не досталось и толики ее духа. Он оглядел молчаливые, бронзовые от загара лица. Большинство женщин улыбались