Рерик - сокол русов - Виталий Гладкий

Спокойные голубовато-серые воды реки сливались с бездонным небом; если долго и пристально всматриваться в это невероятное смешение двух стихий, – водной и воздушной – то возникало ощущение полной потерянности, оторванности от земных реалий. Противоположный берег терялся в колеблющейся дымке туманного утра, и казалось, находился не на земле, как должно, а в небесах.

Тело вдруг становилось невесомым, человек растворялся в разверзшейся перед ним бездне и поднимался ввысь в никогда прежде не испытываемой неге, теряя последние крохи благоразумия. Конечно же, это было не так, земля цепко держала человека в своих ласковых материнских объятьях, воспаряла лишь его мятущаяся душа, тем не менее возвращение к реалиям чаще всего было оглушительно-беспощадным. Какое-то время потрясенный человек не мог прийти в себя, а когда наконец затуманенный взор очарованного созерцателя прояснялся, в его душе возникало чувство отнюдь не облегчения, а огромного разочарования и даже страдания.

В этот момент в голове бедняги билась только одна мысль: «Ну почему, почему человек не имеет крыльев?!»

В разные времена и у разных народов река именовалась по-разному. Скифы называли ее Данапер, Данар, древние греки – Данаприс и Борисфен, гунны – Вар, тюрки – Узу-су, печенеги – Варух, византийцы – Элисс. Были и другие имена у могучей реки, но их стерли из человеческой памяти неумолимые века вместе с многочисленными племенами, населявшими ее берега. Осталось одно-единственное название – Днепр.

В это раннее летнее утро в роли мечтательного созерцателя вы увидели бы русоголового мальчика лет двенадцати. Он находился на правом – высоком – берегу реки, изрезанном многочисленными оврагами и ярами. Левый берег Днепра был низким и представлял собой террасы: ближе к воде они были заболоченными, поросшими камышом, а те, что располагались повыше, занимали скромные по размерам поля и огороды, а также беспорядочно разбросанные немногочисленные летние курени, представлявшие собой землянки и мазанки, сплетенные из хвороста.

В летний период, когда начинались земледельческие работы, в них ютились жители небольшого, но хорошо укрепленного поселения, расположенного на противоположном берегу. В нем тоже жили поляне, однако они были в основном земледельцами, в отличие от рода, к которому принадлежал мальчик.

Обычно мужчины его поселения занимались ловничеством и рыбалкой, а женщины и дети занимались собирательством, заготавливая на зиму ягоды, орехи, грибы, пряные травы и мед в сотах. Только у немногих были небольшие огородики, где они выращивали разные овощи.

Мальчик лежал на крутом склоне невысокого холма и, как завороженный, всматривался в горизонт, который растаял, растворился в небесных далях. Небольшая поляна, где он устроился, находилась на опушке леса. В это раннее утро лес притих, затаился, словно прислушиваясь к тихому плеску волн, которые накатывали на глиняные кручи далеко внизу.

Несмотря на расслабленность позы и мечтательное выражение на лице, все чувства мальчика продолжали служить ему как должно. В какой-то момент он вдруг насторожился, прислушался, а затем, заулыбавшись, издал странный звук, похожий на тихий рык какого-то зверя. В лесу раздался треск ломающегося сухостоя, звучное сопение, и на поляну вышел медведь-пестун^[1], который уже начал входить в пору зрелости. Но мальчик совсем не выглядел испуганным. Наоборот – он весело рассмеялся и молвил, обращаясь к зверю:

– Опять у тебя, Одинец, не получилось застать меня врасплох!

Медведь рыкнул, оскалился и бросился на мальчика. Казалось, его уже немаленькая, хорошо упитанная туша раздавит худенькое тело мальчика, но тот проворно откатился в сторону, извернулся, уцепился за шерсть пестуна и мигом взлетел ему на спину, будто медведь был лошадью.

– Агей! – вскричал мальчик и ударил пятками пестуну под бока. – Скачи, мой конь ретивый!

Но в намерения медведя совсем не входило оказаться в качестве лошади, и он попытался сбросить юного наездника. Но не тут-то было. Мальчик был проворен и цепок, словно клещ. В какой-то момент медведь потерял равновесие, и они покатились вниз по склону холма. Мохнатый клубок остановила только толстая сосна, которая росла на краю обрыва. Мальчик так и остался лежать, заливаясь от хохота, а медведь поднялся и начал с нежностью вылизывать ему лицо.

От наигранной ярости не осталось и следа. Чудилось, что еще немного, и на морде пестуна появится почти человеческая улыбка. Он тихо урчал, и мальчик, перестав смеяться, тоже издал несколько звуков, похожих на рычание. Но прозвучали они нежно, ласково.

– Ну, будет тебе, будет! – наконец решительно сказал мальчик, проворно вскакивая на ноги. – Подлиза! Это же надо, какой хитрец! Откуда ты узнал, что сегодня моя очередь проверять борти^[2]?

Медведь при слове «борти» сильно оживился и начал умильно качать своей лобастой башкой, будто и впрямь понимал человеческую речь.

– Ладно, сластена, полезли на верхотуру. Выделю тебе немного свежего медку. Лишь бы дедко не узнал – заругает. Он строго-настрого приказал больше тебя не кормить. Зверь должен сам себе добывать еду. Ты уже вон какой вымахал. Пора и честь знать. – Мальчик с опаской подошел к краю обрыва и глянул вниз. – Ой-ей… Вишь-ко, куда нас занесло. Упадешь в этот яр – костей не соберешь. Глубокий…

Они поднялись на вершину холма, мальчик проворно забрался на дерево, а когда спустился к медведю, ожидавшему его с огромным нетерпением, в его руках уже была большая кожаная сумка, источавшая приятный медовый запах. Его давно уже почуяли пчелы и осы, образовав возле сумки целый рой, и мальчик поторопился отмахнуться от них веткой.

– Лопай! – сказал мальчик, отломив добрый кусок сот. – И смотри не проболтайся деду! А то он насквозь тебя видит. Сегодня держись от него подальше. Понял?

Но медведю уже было не до мальчика. Он улегся и, положив соты перед собой, начал не спеша наслаждаться столь желанным лакомством. Мальчик улыбнулся, хотя его улыбка вышла несколько печальной. Он знал, что пройдет немного времени и Одинец уйдет в леса в поисках подруги. Уйдет и больше не вернется. Об этом позаботятся волхвы.

Даже хорошо обученный взрослый медведь всегда представлял собой в поселении большую опасность своей непредсказуемостью. Разве детям малым втолкуешь, что забавный пушистый комок, с которым они еще вчера затевали веселые игры, может в одночасье превратиться в кровожадного убийцу? Взрослого медведя могла разъярить любая малость – неожиданный жест, неосторожное резкое слово, тем более детская непосредственность, которая предполагала бесцеремонность в обращении со зверем. А уж этого взрослый медведь терпеть не мог. Конечно, волхвы, в том числе и дед мальчика, Чтибор, могли совладать с любым зверем, тем более с тем, который рос и воспитывался в поселении. Но ведь к каждому ребенку не приставишь зрелого мужа, чтобы тот постоянно держал его под надзором. У племени полян, к которому принадлежал мальчик, это было не принято.