Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

– Хорошо, если не праздные, – уточнил Старухин.

– Газета живет фактом и новостью, а не размышлизмами. – Фокин был молод и повернут на новостях. Он выуживал их по телефону из мест, о существовании которых население страны не подозревало. Информация – четкий, конкретный жанр. Все прочие он высокомерно презирал. Свою страсть он связывал с собственной прагматичностью – сильный человек должен понимать, что в жизни нет места наивным глупостям – и поэтому мог бесконечно спорить с любым, кто недооценивал его жизненных установок.

– Мысль сама по себе – информация, – сказал Старухин, – если она, конечно, новая.

– Но только к размышлению! – Глаза Фокина заблестели от предчувствия спора.

– Пускай Леня лучше на телефоне сидит, старые мысли его давно известны, а новых он не нажил, – флегматично произнес Володя Степанов.

На его бородатом лице смеялись только глаза, а может, вечный прищур создавал такое впечатление. Сквозь этот прищур, будто через видоискатель фотоаппарата, который Степанов повсюду таскал с собой, он смотрел на мир глазами геолога и журналиста, выискивая то, что требовалось обдумать или запомнить. Степанов писал стихи и прозу, не походил на сверстников – тридцатилетних гениев в свитерах по колено, готовых читать свои вирши жертве даже в буфете или прижав к стене в коридоре. Со Степановым Перелыгин сошелся еще на Яне, в заполярном совхозе, с тех пор между ними завязалось нечто похожее на дружбу.

Другим близким приятелем был заместитель шефа – Лебедев, занимавший противоположный ему полюс. И шеф, и Лебедев, на свою беду, выбрали одну профессию, а судьба устроила им состязание способностей, самолюбий и удачливости. Они родились почти в одно время в городке на берегу Лены, и дороги их, как две непараллельные прямые, неминуемо вели в точку пересечения – в главную республиканскую газету.

Наверное, интеллигентному Лебедеву и следовало стать редактором, если бы не чрезмерное увлечение застольем. Года три назад шеф нашел повод избавиться от неудобного зама. Именно Лебедев по прихоти судьбы улетел собкором в Заполярье, где Клешнин строил ГОК, где работал Савичев и куда много лет назад рвался Перелыгин.

– Журналисту нужен враг! – изрек Фокин. – Тогда он перестает быть свидетелем и превращается в бойца.

– Идеологического фронта, – гоготнул Готовцев.

– Враг у Егора есть, – многозначительно изрек Старухин, закуривая «Беломор» с сосредоточенным удовольствием, будто любимую сигару Черчилля «Ромео и Джульетта». – И что дальше?

– Отдать золото старателю, а госдобычу разогнать, – сказал Перелыгин.

– Ага! – вскричал Фокин. – Старатель спасет валютную мощь обанкротившегося государства? Егор, собирай артель, еду к тебе, мучительно хочется драгметалла!

– Это невозможно. – Готовцев уставился воспаленными глазами в пространство, будто на невидимую шахматную доску, просчитывая многоходовую комбинацию. – У нас пять районов золото моют… Что от них останется? Дела….

Внезапная тишина повисла в комнате. Возможно, в эту минуту все еще раз подумали о неизбежности перемен. И предстояло учиться другой жизни, но никто не представлял, как это делать.

Перед отлетом Перелыгин опять сидел у шефа, слушая щелчки шагомера.

– Вам придется месяца два-три поработать в Заполярье. – Шеф остановился у окна – любил разговаривать, глядя в окно. – Там строится оловянный комбинат, мы подыскиваем туда собкора, поменяете обстановку. – Он посмотрел на Перелыгина, следя за реакцией. – Вам не повредит.

– Там же Лебедев! – искренне удивился Перелыгин.

– Он уходит из газеты, надо его подменить, квартиру постережете, всякое, знаете, бывает, а понравится – можете остаться. Вы, кажется, когда-то сами туда хотели поехать?

«Любые перемены прокладывают путь другим переменам», – выплыла запомнившаяся фраза. Его сплавляют подальше с глаз Сороковова. Перелыгин посмотрел в окно, у которого стоял шеф, видно было только здание, окутанное серой мглой.

«А ведь раньше я полетел бы туда не задумываясь», – подумал Перелыгин. Но с тех пор неведомые силы разрубили время на куски, и они уплывали, как ледяные глыбы по реке во время ледохода.

– Хорошо, – сказал Перелыгин, – вылечу первым рейсом.