Шевалье д'Арманталь - Александр Дюма

и Валеф, но, так как они знали, что могут рассчитывать на шевалье, и так как заговорщики предусмотрели возможность ареста и заранее условились, что каждый из них должен говорить, все они прибегли к полному отрицанию своего участия в заговоре, признавая, что поддерживали отношения с герцогом и герцогиней дю Мен, но утверждая, что с их стороны эти отношения ограничивались почтительной дружбой. Что касается д’Арманталя, то они говорили, что знают его как благородного человека, который имел основания жаловаться на постигшую его большую несправедливость, и только. Одному за другим им устроили очные ставки с шевалье, но эти очные ставки лишь утвердили их в намерении придерживаться избранной системы защиты, показав каждому из них, что все его товарищи неукоснительно следуют той же системе.

Дюбуа был в бешенстве; у него было более чем достаточно улик по делу о Генеральных штатах, но это дело было загублено чрезвычайным заседанием парламента, который осудил письма Филиппа V и унизил принцев крови; все считали, что они и так уже достаточно наказаны, чтобы за тот же проступок карать их во второй раз. Дюбуа рассчитывал поэтому на показания д’Арманталя, чтобы возбудить против герцога и герцогини дю Мен новый процесс, более серьезный, чем первый, потому что на этот раз речь шла о прямом покушении, если не на жизнь, то, по крайней мере, на свободу регента. Однако упорство шевалье разбило эти надежды; гнев Дюбуа обратился поэтому против самого д’Арманталя. И, как мы сказали, он отдал приказ Леблану и д’Аржансону вести следствие самым энергичным образом, — приказ, который эти должностные лица исполняли со своей обычной пунктуальностью.

Тем временем болезнь Батильды прогрессировала, и бедная девушка была на волосок от смерти. Но наконец молодость и сила восторжествовали над недугом, и за нервным возбуждением и бредом последовал полный упадок сил. Казалось, жар поддерживал ее, и, по мере того как он спадал, жизнь от нее уходила. Однако каждый день приносил улучшение, правда слабое, но все же ощутимое для добрых людей, окружавших больную. Мало-помалу она стала узнавать окружающих, потом заговорила с ними. Но, ко всеобщему удивлению, она больше не произносила имени д’Арманталя. Впрочем, это было для всех большим облегчением, потому что они могли сообщить Батильде по поводу шевалье лишь весьма печальные известия и, понятно, предпочитали, чтобы она не касалась этой темы. Итак, все, начиная с врача, думали, что она совершенно забыла о случившемся, а если и помнила, то смешивала действительность со своими кошмарами.

Однако все, даже врач, заблуждались. Вот что произошло дальше.

Однажды утром, когда Батильда, казалось, заснула и ее ненадолго оставили одну, Бонифас приоткрыл дверь и заглянул в комнату, чтобы осведомиться о ее здоровье, как он это делал каждое утро, с тех пор как она заболела. Заслышав ворчание Мирзы, Батильда обернулась и, увидев Бонифаса, сразу подумала, что, быть может, узнает от него то, о чем она тщетно спрашивала других, и, унимая Мирзу, протянула к Бонифасу свою бледную, худую руку.

— Скажите мне прежде всего… — Батильда остановилась.

— Что?

— Вы не догадываетесь, Бонифас?

— О конечно! Я так и знал. Вы хотите знать, что сталось с господином Раулем. Не так ли?

— Да, да! — воскликнула Батильда. — Да, во имя неба, скажите, что с ним сталось?

— Бедняга! — прошептал Бонифас.

— Боже мой, он умер? — спросила Батильда, приподнимаясь на постели.

— Нет, к счастью, нет, но он в заточении.

— Где?

— В Бастилии.

— Я так и думала, — ответила Батильда, падая на подушки. — Боже мой, боже мой, в Бастилии!..

— Ну вот, теперь вы плачете. Мадемуазель Батильда, мадемуазель Батильда!..

— А я здесь, едва живая, прикованная к постели!

— О, не плачьте так, мадемуазель Батильда, пожалейте вашего бедного Бонифаса!

— Нет, нет, я возьму себя в руки, я буду крепиться. Видишь, Бонифас, я уже не плачу. Но ты понимаешь, — продолжала Батильда с возрастающим возбуждением, потому что у нее опять начался жар, — ты понимаешь, мой добрый друг, мне нужно знать все, что происходит, час за часом, чтобы в тот день, когда он умрет, могла умереть и я.

— Вы… умереть, мадемуазель Батильда?! Это невозможно, невозможно!

— Я ему это обещала, я поклялась ему в этом. Бонифас, ты будешь мне все сообщать, не правда ли?

— О боже мой, боже мой, как я несчастен, что обещал вам это!

— И потом, если понадобится… в страшную минуту… ты мне поможешь… ты меня отвезешь. Не правда ли, Бонифас? Я должна его увидеть… еще раз… хотя бы на эшафоте…

— Я сделаю всё, что вы захотите, всё, всё! — воскликнул Бонифас.

— Ты мне это обещаешь?

— Я клянусь вам в этом!

— Тише, сюда идут… Ни слова, это наша с тобой тайна.

— Да, да… наша тайна.

— Хорошо, поднимитесь, вытрите глаза, берите с меня пример, улыбайтесь.

И Батильда рассмеялась с лихорадочным возбуждением; на нее было страшно смотреть. К счастью, вошел Бюва. Бонифас воспользовался этим, чтобы уйти.

— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросил добряк.

— Лучше, папочка… лучше, — сказала Батильда. — Я чувствую, что ко мне возвращаются силы и через несколько дней я смогу вставать. Но почему же, папочка, вы не идете на службу? (Бюва издал стон.) Хорошо, что вы не покидали меня, когда я была больна. Но теперь, когда мне лучше, вам надо опять ходить в библиотеку. Слышите, папочка?

— Да, мое дитя… — сказал Бюва, глотая слезы. — Да, я пойду туда.

— Ну вот, вы плачете. Вы же видите, что мне лучше. Неужели вы хотите меня огорчить?

— Я плачу, — сказал Бюва, вытирая глаза платком, — я плачу, но это от радости. Да, я пойду на службу, мое дитя, я пойду.

И Бюва, поцеловав Батильду, поднялся к себе, потому что не хотел сказать ей, что потерял место. И бедная девушка снова осталась одна.

Она с облегчением вздохнула; теперь она была спокойна. Бонифас в качестве клерка стряпчего, служившего в Шатле, узнавал из первых рук обо всем, что происходит, а Батильда была уверена, что он от нее ничего не утаит. В самом деле, назавтра она узнала, что Рауля допрашивали и что он принял всю вину на себя. На следующий день ей стало известно, что ему устроили очные ставки с Валефом, Лавалем и Помпадуром, но что это ни к чему не привело. Словом,