Дебри - Владимир Иванович Клипель

это место. В начале тридцатых годов привезли сюда вербованных, раскулаченных, кому пришлось оставить насиженные места, дали им в руки топоры, пилы и сказали: валите лес, стройте себе жилье, работайте. И люди сталей валить лес. Когда весь кедр, ель, лиственница, пихта вблизи были выбраны, они покинули этот поселок. Они ненавидели тайгу, для них она была врагом, и они сводили ее топором, огнем, как и должно поступать с врагом. После нас хоть трава не расти — вот как они относились к тайге.

Однако после их ухода выросли и травы, и березки проклюнулись на голом месте, дружно заселили пустошь, а когда обрушились и сгнили крыши бараков, березки поселились и внутри, под защитой четырех стен. Природа сама рубцевала нанесенные ей раны, но вместо кедра и пихты поднимались леса, не имеющие той цены, которую имели сведенные: пустоши заселялись березой и осиной.

Ночь гасила на северо-западе последние отблески зари. Лишь узенькая красноватая полоска разделяла черную землю и придвинувшееся к ней темное небо.

Дождь, начавшийся ночью, превратился в ливень. Канихеза вспухала от воды на глазах, на ее мутной поверхности лопались и вновь возникали пузыри — признак, что дождю скорого конца не жди. Дождевые капли сухо щелкали в маленькое оконце, шумела деревянная крыша, шумела листва, перекрывая все другие лесные звуки.

В такой день ничего не остается, как «травить» — вести нескончаемые разговоры за кружкой обжигающего чая.

Алексей старался вовсю: в печурке горел огонь, котелок с чаем не успевал опорожниться, как снова наполненный стоял на плите.

— Пал Тимофеич, вам подлить?

Павел Тимофеевич и Федор Михайлович — старые таежники — умели попить чайку, посмаковать; глядя на них, завидно, почему сам не в состоянии одолеть еще кружечку. А тут еще, несмотря на дождь, Алексей принес к чаю полкотелка матово-синей голубики — до нее рукой подать, сразу за бараками синём-синё. Чай с голубикой кисленький, вкусный. Как не пить? «Старшинки» вспотели, раскраснелись, но пьют и ведут при этом, неторопливый разговор о корневке.

В молодости Павел Тимофеевич корневал с китайцами. В его обязанности входила охрана артели от нападения хунхузов — китайских грабителей, проникавших на русскую территорию вслед за корневщиками. Граница в то время почти не охранялась, перейти ее не составляло труда. Охотясь за своими земляками, хунхузы, однако, остерегались трогать русских промысловиков. Китайцы-корневщики знали это и старались, залучить в свою артель русского. От китайцев и научился Павел Тимофеевич корневке. Было это в Приморье, на восточных отрогах Сихотэ-Алиня, в первые годы советской власти. Всего-то и науки было — один сезон.

— И долго пришлось учиться, Пал Тимофеич? — это спрашивает Алексей. Он глядит старшему чуть ли не в рот, готовый и слушать, и тут же сорваться с места, чтобы чем-то услужить. — Трудно было? К примеру, человек никогда этого дела в глаза не видел. Осилит?

— А чего там? Ежели с головой, а не чурка на плечах, почему не осилить? Главное дело, тайгу понимать надо, чтобы, значит, не закружить. Вдарился, скажем, в таком направлении, ну и держи.

— Ну, это понятно, Пал Тимофеич. А сам промысел какие секреты имеет? — торопил Алексей.

— Промысел что? Ерунда. Нашел корень, выкопал, да и вся недолга. Я сам попервоначалу думал — секреты есть, а потом присмотрелся — какие там секреты! Чертовщины всякой накрутили вокруг этого корня, вроде колдовства и, по-моему, не без умысла: чтобы, значит, других отпугнуть, кто этого дела еще не понимат. Конечно, корень знать надо, это верно, определять, в каких местах он держится, в каких нет, чтобы попусту ноги не бить: тайга-то не меряна, всю не исходишь — жизни не хватит.

Алексей кивает: понятно, мол, дальше давай.

Потом разговор перекинулся на то, что корня становится меньше из-за частых лесных пожаров, после которых женьшень гибнет.

— Пожары что? Пожары и раньше были, — возразил Павел Тимофеевич. — Другое отношение. Раньше корневщик найдет женьшень, так пока не намолится всем богам, пальцем его боится тронуть.

— А что, были у корневщиков свои молитвы? — перебил его Иван. — Может, помните?

— Черт их знает, по-своему лопотали. Примерно так: «Великий дух, не уходи. Я пришел к тебе один с чистым сердцем и душой, освободившейся от греха и злых умыслов. Не уходи…» Они, видишь ли, считали, что злому человеку корень не дастся в руки. По их поверью выходило, что корень может принять любое обличье. Увидел ты, скажем в лесу зверя, птицу, растение или даже камень, и этот предмет исчез на глазах бесследно, считай, что это был женьшень. Надо молиться, каяться в грехах, и на следующий год приходи на это место. — найдешь корень. А если ты нечестный человек, лучше не появляйся — задерет тигр. У них на этот счет рассказов — не переслушаешь.

Но дело, конечно, не в молитвах, в них я никогда не верил. Все это от темноты, невежества ихнего. А вот что закон они соблюдали, так это да. Маленький корень он не выкопает. Нашел, заметил место, обтыкал его колышками, и пусть себе растет. Никто другой уже не тронет. Идет по тайге и другого предупреждает — где, что и как. Знаки оставляли. «Хао-шу-хуа» назывались: сюда не ходи, тут ничего нет, здесь опасно, тут поблизости худые люди, фанза близко-далеко. То веточку особым образом завьет, то зарубку сделает, то кусочек моху заложит в развилку. Другой в это место попал, идет, присматривается, сам знаки оставляет, и получалось, что люди вроде бы руку помощи друг другу протягивали.

Нашел корни, выкопал, каждое семечко аккуратненько посадит, чтобы на этом месте другие корни в рост шли. Вот как делали. Потому что если он корневщик, то другого занятия у него уже не было. Это его хлеб. Не станет заботиться, чем жить будет? Может, поэтому и мы сейчас по этим местам корни находим. Ведь новых мест почти нет, все по затескам ходить приходится. А ну не будь их, как бы знали, где искать? Всю тайгу не облазишь. Теперь иначе: нашел, выкопал, и с концом. Другой даже зернышки унесет…

— Отчего же люди так поступают, от жадности?

— А кто его знает, — уклончиво ответил Павел Тимофеевич. — То ли такой характер у них беззаботный, то ли далеко не заглядывают: день прожил, и ладно, а что завтра — увидим…

— А не кажется ли вам, что дело здесь в другом — в экономике? На женьшене сейчас не прожить, это промысел на один-два месяца в году. Отсюда к нему так и относятся.

— Нет, скорее здесь все же дело в характере. Китайцы — народ суеверный, чего только они вокруг этого женьшеня не накрутили. А наш брат ни раньше, ни