Дебри - Владимир Иванович Клипель

На вопрос, не уйдет ли она, старшина ответил, что думает простоять здесь дня два. С его разрешения Иван постелил брезент, подвязал у борта свой накомарник и улегся. Дождя не предвиделось, а роса не страшна.

До него долетали из поселка людские голоса, собачий брех, пиликанье гармошки. За бортом сонно журчала вода.

Утром, чуть свет, пришел Федор Михайлович и сказал, что с ними пойдет еще один товарищ.

— Вам виднее, — пожал плечами Иван. — Вчерашний?

— Он самый. У него лодка и новый рульмотор. А то с нашим и за неделю не доберемся! — и махнул рукой: — Черт с ним! Другие не возражают, а мне все одно.

Он покрутился возле лодки и посетовал:

— Зря на берегу ночевать не остался. Всю ночь не спал. Комнатешка мала, а у него семья, да еще нас пятеро мужиков. Духотища…

Подошли остальные путники. Впереди опять шагал Алексей с новехоньким рульмотором «Москва». Он тут же укрепил его на корме лодки, и все стали грузиться, усаживаться. Большая лодка осела так, что еле держалась на плаву. Перегрузка была явная, но Павел Тимофеевич уверил, что все будет в порядке: не по стольку груза возить приходилось и то не тонули.

Миша подсел к Ивану и, оглянувшись, заговорщицки зашептал:

— Вечером у Алексея столковались насчет того, куда идти. Сначала — на старое место, где в прошлом году недобрали, а уж потом, если ничего не найдут, — на Рябов Ключ. У Павла Тимофеевича на этом ключе затески. Туда бы сразу — верное дело. Но они не хотят показывать: видишь, какая компания набирается. Может, даже на другой год оставят. — Он безнадежно покрутил головой: — Хитрое дело тут. Виляют хвостом, паразиты…

С новым мотором лодка, несмотря на перегрузку, шла много быстрее. Проплывали назад тальники, черемуховые заросли, черные от ягод, кедрачи на сопках.

Дальневосточный кедр отличается от сибирского. Его красноватый могучий ствол ближе к вершине делится на несколько одинаковых по толщине и тесно прижатых друг к другу ветвей, устремленных вверх. Эта особенность позволяет называть его многовершинным. В связи с увиденным Ивану вдруг припомнился один любопытный разговор. Он с приятелем спускался на лодке по Амгуни. В пути к ним присоединился ботаник. На привале, у костра, он высказал мысль, что кедр корейский — так его окрестили ученые — своей многовершинностью обязан белогрудому гималайскому медведю.

— Это же такой зверь, что не пропустит ни одного кедра, обязательно заберется на него за шишками и заломает верхушку. Представьте, что такой «операции» этот вид подвергался на протяжении тысячелетий. Ведь раньше зверя было много больше. Поневоле растение приспособилось, приняло ту форму, к которой его принуждают.

— Да, да, — согласно кивал приятель. — Вполне возможно. У сибирского кедра, заметьте, нет этой особенности, только у дальневосточного. Но там нет и гималайского медведя. Стоит сравнить ареалы кедра и животного, как вывод напрашивается сам собой.

Приятель великодушно пообещал ботанику, если тот возьмется за диссертацию на эту тему, предоставить все свои многолетние наблюдения за медведем, а назавтра, когда ботаник уехал, жестоко высмеял, его за его «гипотезу».

— Надо быть идиотом, чтобы додуматься до такого объяснения. Черемуху и дуб медведь заламывает еще-чаще, однако они своего вида не изменили. Бота-а-ник! Сидень от науки, не придумает, как без труда сесть народу на шею…

Иван невольно улыбнулся: коварный у него приятель. Такому палец в рот не клади.

Как бы там ни было, а кедр растет себе понемногу, и нет большего удовольствия, чем собирать осенью его опадающие шишки. Одежда, руки, все вокруг пропитывается ядреным смолистым запахом. Почти на каждом дереве Иван видел шишки. Они держались ближе к вершине на концах ветвей и на самых макушках, гроздьями по три-пять штук, тычком в небо.

— Добрый, урожайный год будет, — сказал Павел Тимофеевич. — С одной кедрины по полторы, по две сотни шишек насшибать можно. Ежели по-умному, так его не пилить, а оберегать надо. Одним, орехом дерево за несколько лет окупит стоимость своей древесины, да еще и прибыль даст. Орешек-то по шестьдесят копеечек за килограмм примают. Вот и подсчитай.

— А дерево живет триста-четыреста лет, — подсказал Иван.

— Второе — что где кедра, там и зверь держится. Эх, раньше и белки же здесь бывало! Идет, идет и конца-краю ей не видно. А нонче орех есть, а белки что-то не замечаю. Или ушла куда-то, или мор.

— Какой мор, — отозвался Федор Михайлович. — Выбили. В тайге куда ни глянь — люди, каждый с ружьем. Разве зверь удержится…

За рульмотором теперь сидит Алексей и Павел Тимофеевич отдыхает, имеет возможность спокойно поговорить.

— Хорошие, благодатные места были здеся, — вспоминал Павел Тимофеевич. — Я тогда только в леспромхоз поступил. Год выдался голодный, жрать нечего, а народу согнали — всяких раскулаченных, вербованных — тьма-тьмущая. А я — охотник. Как узнал директор, вызывает к себе — и что хочешь — муки, крупы дам, какой надо припас бери, только чтоб мяса заготовил. Помню, мешок крупчатки отвалил. По тем временам это богатье. В торгсине такую лишь по бонам за золото выдавали, а он рискнул, не пожалел. Сахару…» Подобрал я компаньона и на Салду. Там еще тогда никто не охотился — далеко. Корейцы жили — будем проходить мимо их бараков, покажу, — но какие они охотники: не знали, с какого конца ружье берется. Чумизу сеяли, мак — на опий втихаря, корневали. Набили мы там кабанов, медведей уложили штук пять. Орех как раз был богатый, так сало — не поверишь — на ладонь, на домашней свинье такого не вырастишь. Медвежье сало, сам знаешь, пользительное…

— От ореха сало на медведе жидкое, на морозе и то как следует не стынет, — хмуро заметил Федор Михайлович. Он сидел невеселый, одолеваемый какими-то своими заботами.

— Ну и что ж? Тогда не до того, чтобы там разбираться, жидкое или густое. Голод. Чем ни набил брюхо, то и ладно. Лишь бы сыт. Подзаработали мы тогда, себя и людей мясом обеспечили. На машине мясо в леспромхоз вывозили и подводами, а всего все равно не забрали. Помню, последние три кабана у меня подальше убиты были, самому вытаскивать пришлось. Весной уже дело было. Снег развезло, вот-вот река тронется. Ох и намучился я с ними. Как сердце чуяло: вытащил туши к речке, с вечера все на плот погрузил и сам спать сверху улегся. Хоть и хмарило, а теплынь, снег прямо гонит. Ночью слышу, собаки чуть ли не по мне лазят, скулят. Думал, зверь какой — тогда и тигра тут похаживала, — а проснуться не могу, умаялся так. Оттолкну их, а они опять… Проснулся: батюшки! — вода подо мной, весь берег захлестнула. Не плот — пропал бы весь мой