Жонглёр - Андрей Борисович Батуханов

– Мало того, я отдаю себе отчёт, что это другое полушарие, другое небо и другие люди.

– Слава лорда Байрона не даёт покоя?

– Отнюдь. Дара стихосложения Господь меня лишил, видимо понимая, что это будет явный перебор. Убеждён, что романтичность натуры вещь весьма эфемерная и быстро проходящая. И опять же, если бы я был романтиком с головы до ног, разве пришёл бы я сейчас к вам сюда? Вряд ли. Я бы пропадал у стен посольства Нидерландов и искал бы соратников для того, чтобы тайными тропами пробраться к нужному мне месту.

– Этим занимается Александр Иванович Гучков с братом, но я вам этой информации не говорил. Я, как честный издатель и человек, про всё, что связано с нелегальной переправкой людей и грузов, кое-что знаю, но не поддерживаю.

– Гучков? Понятно, и буду иметь это в виду!

– Отлично! – хлопнул в ладоши Сила Яковлевич, и в этот момент открылись двери в кабинет.

Миша внёс в комнату большой поднос со стаканами чая, розетками варенья, блюдечками для мёда и маленькими вазочками с сухарями и сушками. Разместив всё на столе, предназначенном для редакционных совещаний, он снова бесшумно дематериализовался.

– А что, Южная Африка мёдом намазана? – по-русски спросил Афанасьев и прицелился к табачного цвета горке сот.

– Мёд, конечно, приятная вещь, – ответил на французском Леонид, – но только в кулинарных или медицинских целях. В жизни одним мёдом сыт не будешь. Потребуется хлеб.

– Мне лично с трудом верится, что всё это затеяно ради заработка.

– Безусловно. Я бы тогда избрал бы журналистику основой своей деятельности, а не юриспруденцию.

– Вы, юноша с взором горящим, хотя бы понимаете, что иногда журналистика это не скрип пера по бумаге, это трудно физически и по-человечески страшно?

Леонид загадочно взглянул на Афанасьева. И эффектным и плавным жестом, так, чтобы племянник и дядя следили не отрывая глаз, поднял руку и опустил её на угол редакционного стола. Поднялся и опершись на неё, расположил своё тело параллельно полу. Когда трюк был воспринят «публикой» как должное, опустил на крышку стола вторую руку и вышел на «свечку». Потом неспешно опустил ноги на пол и сел на своё место.

– Однако же! – только крякнул Афанасьев.

– Он ещё не так может, дядя. Ты же знаешь Красновых, ветошь не подсунем!

– Не мне вам говорить, – как ни в чём не бывало продолжил Леонид, – что не боятся только идиоты, а вот второе место на университетском турнире по фехтованию и первое место в гимнастических упражнениях, надеюсь, позволят мне легче перенести возможные физические тяготы и лишения.

– Как знать, как знать. Жизнь не спортзал. Там всегда что-нибудь да пойдёт наперекосяк. Возвращаясь к журналистике, – снова заговорил на русском Сила Яковлевич. – Говорите вы на обоих языках весьма бегло и сносно, но это не гарантирует хороших статей в мою газету на родном языке, – сделав внушительный глоток чаю, засомневался издатель «Невского экспресса».

– Зато гарантирует вот это, – снова встрял в разговор Краснов и вытащил из внутреннего кармана пальто несколько выпусков университетской газеты.

«А я ему лёд с утра за шиворот запустил», – устыдился своей экзекуции над сокурсником Фирсанов.

– Любопытно, любопытно, – загудел Сила Яковлевич и грузно пошёл к рабочему столу. Водрузив на нос пенсне, стал бегло просматривать газетку. – Почитаем, почитаем. А кого искать-то?

– Шарль Куртуа, – разламывая сушку, сказал племянник.

Чай был хороший, цейлонский. Лимон душистый. Да и жажда после вчерашнего давала о себя знать. Ребята с удовольствием ели и пили. Афанасьев полностью погрузился в чтение. Пару раз хохотнув, Афанасьев взял второй номер, и буквально через минуту оглушительно захохотал. Он откинул большую лобастую голову, отчего борода встала торчком и регистрировала каждое движение груди и объёмного живота. Отсмеявшись, он снял песне и вытер слёзы.

– Ну развеселили вы старика, молодой человек, развеселили. Это же надо так поддеть. Тонко, зло и изящно. Хорошо.

На лице Леонида зажглась робкая улыбка.

– А я что говорю – талант! Бриллиант чистой воды! – оживился племянник.

– Осторожно, перехвалишь, – стал уводить себя из-под огня лести Лёня.

– Не бойся, не сглажу.

– Хорошо-то хорошо, но только этого мало.

– Мало? – удивился Саша. – Пару десятков номеров я могу вынести из библиотеки, но собрания сочинений у Лёни пока нет, молод ещё.

– Я не об этом. Я, конечно, люблю и, не при нём будет сказано, ценю Сашу. Я рад за своего родственничка, что у него такой остроумный друг, тонкого ума и филигранного таланта, но…

– Но? – напрягся Леонид.

– Этой рекомендации недостаточно.

– Что же делать? – картинно схватился за голову Краснов.

– Если вы, молодой человек, в течение трёх дней предоставите письменные рекомендации трёх известных и уважаемых мною людей, то, вероятно, мы с вами вернёмся к этому разговору. В противном случае – не обессудьте.

– Я вас понял, – сказал, поднимаясь, Фирсанов.

– Но не зависимо от результатов этого разговора, если в будущем захотите разместить у нас какой-нибудь материал по животрепещущей теме, то милости просим. Лёгкое протеже окажу, кой-какое влияние на эту газету у меня имеется, – улыбаясь, заметил издатель.

– Кой-какое? – опешил Александр.

– Благодарю вас, Сила Яковлевич, за приятное общество, за уделённое время и хорошее отношение.

– Это всё ему скажите. Он, оказывается, у нас следопыт, отыскивает таланты.

– Спасибо, дядя, – наконец, поднялся и Краснов. – Обнадёжил. Обрадовал. И воодушевил.

– Не за что! Чем мог – пособил, – прогудел Афанасьев.

Племянник и дядя приступили к церемониалу прощальных объятий. Со стороны казалось, что озёрная камышинка пытается обвить и приподнять прибрежный утёс.

– Я рассматриваю это событие, – уже шагая по улице, весело тараторил Краснов, – как сугубо положительное. Талант твой отметили, предложение к сотрудничеству получил. Что ещё надо?

– Южную Африку, – рассеяно сказал Леонид, блуждая глазами по прилегающей территории. – Александр, я и сегодня на лекции не пойду. Извозчик! Тебя подбросить до университета?

– Да тут рядом, как-нибудь добегу.

– Ладно. Я поехал, у меня есть одна кандидатура, попробую обработать сегодня же.

– Держи меня в курсе.

– Без этого никак. Повторный визит к дяде снова вместе, – то ли спрашивал, то ли утверждал Фирсанов уже с подножки пролётки. – Трогай! На Васильевский.

Последнее уже относилось к кучеру, и пролётка поехала по улице. Краснов с завистью и грустью смотрел вслед экипажу. Ему почему-то казалось, что Фирсанов добьётся своего. Он презирал в душе своё собственное безволие, прекрасно понимая, что никогда не решится на подобный шаг. Порыв останется порывом, может быть, выступит на бумаге строчками нового стихотворения, а может быть, тихо исчезнет, как исчезают круги на воде от брошенного камня.