Охотники на волков - Джеймс Оливер Кервуд

и гордой маленькой принцессы. Теперь эта принцесса устало брела рядом с ним. В лунном свете она выглядела бледной и хрупкой; силы ее были на исходе. Платье изодралось о сучья валежника и кусты вереска, тонкие подошвы туфель стерлись. Подойдя к старому дереву, из кроны которого Джимс украдкой наблюдал за блестящей кавалькадой, он не удержался и рассказал об этом Туанетте, о чем сразу же пожалел: ему ответили рыдания. Туанетта справилась с волнением, но, когда они вышли на поляну и увидели развалины старого дома, ей стоило немалого труда снова не заплакать. Оба так измучились душой и телом, что мечтали только об одном: поскорее добраться до цели путешествия и дать наконец отдых обессилевшей плоти. Их приход на ферму напоминал возвращение к давно забытому родному очагу. Здесь все было полно воспоминаний о надежде, торжестве, горечи, и даже в теперешнем запустении места эти обретали для Джимса и Туанетты неотразимую притягательную силу. Губы Туанетты едва заметно улыбались, будто в дверях дома она видела мадам Люссан, чей громкий голос, перекрывая голоса мужчин и женщин, заглушал веселые приветствия ее отца друзьям и соседям, неумолчный цокот копыт лошади и возгласы аукциониста. Будто все это она видела и слышала только вчера; а сейчас здесь все погружено в сон: одиноко стоит темный, безжизненный призрак дома, в высокой траве стрекочут кузнечики да густая чащоба покрывает некогда ухоженные лужайки.

Джимс и Туанетта снова были детьми и видели призраков, как только дети видят их: широко раскрыв глаза и поначалу дрожа от страха, но постепенно успокаиваясь и обретая утешение в близости вчерашнего дня своей жизни. Казалось, и звезды, и сверчки, и трава, и ветер прислушиваются к их осторожным шагам и незримо следуют за ними. Впереди бежал кролик. С крыши дома взлетела сова. Летучая мышь выписывала у них перед глазами спирали и зигзаги; колючки цеплялись за обувь и платье. Но пришельцы чувствовали себя в безопасности. Приятное тепло проникло им в кровь, напряженные нервы расслабились, глаза и мозг ощутили покой. Они нашли приют… покой… мир. Подходя к дому, оба без слов понимали это. Дверь была распахнута. Лунный свет, подобно золотистому сиянию свечей, заливал пол. Джимс и Туанетта молча остановились, словно прислушиваясь, не разбудил ли их приход спящих в доме. Гостей весело приветствовал сверчок, поющий в звездном луче. Они вступили в пустоту, в призрачное пространство, но оно не таило в себе смерти, не внушало страха.

Молодые люди стояли немного поодаль друг от друга, и Туанетта была похожа на сломанный, готовый упасть цветок.

– Подожди меня здесь, – сказал Джимс. – Я схожу за травой.

Один из фермеров Тонтера скосил траву на заброшенном лугу Люссана. Накануне Джимс заметил стог и, сбегав к нему, вернулся с целой охапкой сена. В углу комнаты он устроил из сена постель, и Туанетта буквально упала на нее. Джимс укрыл девушку отцовской курткой, которую захватил в долине, и вышел во двор – нести ночной дозор вместе с Воякой.

Джимс слышал, как зарыдала Туанетта; слезы, неся с собой утешение, наконец пришли к ней. Он и сам проглотил подступивший к горлу комок, поборол жжение в глазах, когда проснувшийся в нем мальчик с тоской позвал мать. Как хотелось ему облегчить горе в слезах! Но мужчина одержал в нем верх. Не подавая вида, что он тоже устал, Вояка, не смыкая глаз, вместе с хозяином нес ночную вахту.

Через некоторое время в старом доме все стихло, и Джимс понял, что Туанетта заснула. Он осторожно вошел в комнату и поправил на спящей куртку. Прелестное лицо девушки было бледно, на ресницах и на щеках блестели слезы. Пальцы Джимса нежно коснулись шелковистых волос Туанетты и смахнули с ее лба приставшую травинку. Губы его бессознательно шевелились. Казалось, в комнате повеяло надеждой, верой, молитвой. Джимс поднес к губам мягкую косу девушки и вернулся во двор, унося в потаенных глубинах души рядом со скорбью чувство, близкое к блаженству.

Джимс сел на землю спиной к дому и положил рядом с собой лук, колчан со стрелами и томагавк. Тишина казалась живым существом, которое в торжественные часы созерцания глушило любой звук, и вскоре Джимс на себе ощутил ее воздействие. Медленно и неодолимо она пробуждала в нем желание закрыть глаза и уснуть. Чтобы прогнать сон, он поднялся на ноги. Вояка щелкнул зубами и его глаза зажглись огнем – в отличие от хозяина, он вовсе не хотел спать.

Час шел за часом, а человек и собака по-прежнему несли дозор, не оставляя без внимания малейшего движения теней. Они медленно обошли поляну, производя так же мало шума, как крылья совы, которая время от времени пролетала над ними; внимательно осмотрели луг Люссана. Несколько раз Джимс забирался на высокое дерево, проверить, не зажжен ли где-нибудь костер. В промежутках между обходами он возвращался в дом взглянуть на Туанетту. Уже после полуночи он снова уселся у порога, и вскоре ему почудилось, что звезды подсмеиваются над ним, становясь все больше и больше, словно вышли победительницами из игры, в которую вовлекли и его. Они закрыли ему глаза. Вояка положил тяжелую голову на вытянутые лапы и глубоко вздохнул. Минутное оцепенение – и сон. Даже летучая мышь и та устала и отправилась в свое убежище в хлеву. Звезды померкли, и мир погрузился в непроницаемый мрак. Порой в темноте раздавался писк – это припозднившаяся с охотой сова камнем падала на кролика. Вояка слышал их возню и поскуливал. Но Джимс не просыпался.

Он снова дома, в долине. Сияет солнце, вокруг гнутся под тяжестью плодов ветви яблони, и рядом сидит мать. Они отдыхают под деревом после сбора яблок для сидра, а тем временем отец спускается по склону с возом, доверху груженным фруктами. До Джимса доносится скрип колес. Около дома дядя Хепсиба мастерит пресс для сидра. Голова матери касается плеча Джимса, и он чувствует на лице ее мягкие волосы. Вот они весело смеются над бурундуком, который пришел посмотреть на них: щеки зверька раздулись от зерна и он очень похож на больного свинкой. Внезапно черная туча закрывает солнце, все погружается во тьму, и Джимсу кажется, что он защищает мать от неведомой силы, которая пытается вырвать ее у него из рук. Тьма рассеивается так же внезапно, как и наступила. Но странно – позы отца и дяди Хепсибы не изменились: один застыл на полпути к дому, другой замер над подъемным воротом пресса… Любопытный бурундук не сдвинулся с места, и рот его все так же набит зерном.

Джимс с усилием очнулся ото сна. У ног он увидел Вояку, за ним кусты вереска, высокую траву, заросшую поляну и на ней – ни яблонь, ни своего дома, ни Хепсибы, мастерившего пресс. Бывшая ферма Люссана. Уже наступил день. Вставало солнце. Все это промелькнуло перед Джимсом в первые же секунды после пробуждения, и только потом он почувствовал, что к нему кто-то прижался, и ощутил щекой мягкие волосы матери. Но это была не мать, а Туанетта. Наверное, она пришла еще до рассвета. Ее голова лежала на плече Джимса, и его руки обнимали девушку, как только что обнимали мать. Движение Джимса не разбудило Туанетту, но теперь от легкого напряжения рук юноши ее ресницы слегка дрогнули и с губ слетел глубокий вздох. Джимс поцеловал бледное лицо Туанетты, и она открыла глаза. Он поцеловал ее еще раз, и, казалось, этот поцелуй привел ее в такое же волнение, как и его самого.

Туанетта выпрямилась и, сев рядом с Джимсом, посмотрела на встающее над лесом солнце.

Она дрожала от холода. Каждый куст, каждая тропинка на поляне сверкали инеем. Куртка, которую Туанетта захватила с собой из дому, соскользнула с ее плеч, и Джимс снова накинул ее на девушку. Они встали, и силы вернулись в их одеревеневшие члены. Издалека доносилась трескотня хвастливой голубой сойки. На лугу собирались коровы. Дятел долбил трухлявый пень, извлекая из него звуки, похожие на стук молотка. Каждый звук разносился очень далеко в повисшем между небом и землей серебристом тумане, пронизанном лучами солнца.

Отныне Джимс и Туанетта принадлежали друг другу, и истину эту они приняли без усилия и смущения. Туанетта нисколько не стыдилась ни того, что вышла к Джимсу, ни того,