Орден костяного человечка - Андрей Буровский

Нет тишины, где тает птичий крик…

А жить без них совсем, совсем непросто.

Гораздо проще выучить язык.

Способен обходиться самым малым,

Я дух считаю выше живота.

Неприхотливость нищенства? Пожалуй…

Ну что ж! Национальная черта!

За плугом дед и прадед не ходили.

Считали — лучше издавать журнал.

Писали книги. В европейской были

И их труды, и те, кто их писал.

Они, конечно, небогато жили,

Но знали книги, честь и красоту.

Не очень старыми на кладбище ложились.

Все в эту землю. В эту, а не в ту.

Володя отхлебнул еще рубинового напитка. Вино перестало жечь горло, текло по гортани как лимонад — только в животе становилось все теплее и теплее. Это уже симптом! Надо сделать перерыв, больше не пить, пока он всего не допишет. Ага! Вот она, нужная мысль…

Страну поднять пытались и учили

Свой в дикости коснеющий народ.

Они немало сил в него вложили,

В народ российский. В этот, а не в тот.

Народ еще своей не знает силы.

Наш дикий, страшный, спившийся народ.

Но умер дед — в руках несли к могиле.

В Америке никто не понесет.

Не тороплюсь толкнуть дверей ОВИРа.

Милей чужих дворцов родной овин.

Ведь я не крыса, ищущая сыра.

Мне повезло. Я русский дворянин.

Дворянство Курбатовых было примерно того же свойства, что и дворянство мосье Журдена,[4]стихи получились весьма… полемичного качества, но Володя чувствовал — он все-таки сумел выразить некую главную мысль.

Хорошо было постоять несколько минут посреди собственного кабинета в темноте — только лампа отбрасывает круг, оценить со стороны — круг света, исписанные листы, бутылка со стаканом… Натюрморт интеллигентной комнаты, жилища русского джентльмена, в котором только что работали. Третий час ночи, уже пора. Невольно вспомнился шаманский костюм… Но спать ложился Владимир в самом прекрасном настроении — не только из-за выпитых напитков.

Володя старался спать чутко, и хорошо сделал: не проснись он сам, мальчика даже не пустили бы с ним попрощаться. Обычно он спал по утрам долго, дела редко заставляли вставать раньше часов десяти. Семья вставала без него, мать провожала детей в школу сама — это входило в правила игры. На этот-то раз разбудить вполне можно было бы, но нетрудно догадаться: уж Марина постарается, чтобы Володя не попрощался с сыном и чтобы сын это заметил да получше запомнил бы.

В квартире давно ходили, подъедая приготовленное им вчера, говорили по телефону (Володя с трудом представлял, кому можно звонить в восемь часов), что-то обсуждали, Марина шепотом орала на Сашу. Проблема была, кажется, в том, что в дополнительном поезде, введенном по летнему времени, переменили нумерацию вагонов. Причем тут Саша? А притом, что Марина иначе решительно не способна; обязательно ей нужен ответчик за ее проблемы, непременно нужно сделать так, чтобы кому-то стало хуже, чем ей. А кто же лучше собственных детей подходит на роль ответчика… Причем решительно за все.

— Только в этой стране может быть такой бардак! — плевала Марина в трубку обычные свои слова-ублюдки. Уничижительный тон, издевка, высмеивание, поношение — это у нее всегда хорошо получалось.

— Сынок! Давай попрощаемся!

Сашка вбежал в кабинет, явно разрываясь между папой и мамой. Он и бежал к отцу, и торопился вернуться.

— Сынок, ты помни, я тебя жду. Ты мне очень нужен, мой хороший. И пока я буду в экспедиции, я все время буду о тебе думать.

Сашка серьезно кивнул.

— Привези мне что-нибудь из Израиля!

Сашка улыбнулся, опять кивнул, прильнул в папе, убежал. Испуганный детский голосок. Злобное фырканье Марины. И все. Лязгнул дверной замок, и Володя остался один.