Пираты - Селия Рис

Если верить ходившим в Бристоле слухам, в молодости он занимался пиратством и скопил огромное состояние, однако братья предпочитали считать его коллегой-плантатором, хотя и с довольно бурным прошлым. Дело в том, что ямайские владения Бартоломе вплотную примыкали к нашим, и они с отцом в течение многих лет были торговыми партнерами. Отец поставлял работников на плантации соседа, сам же, в свою очередь, занимался переработкой и реализацией произведенного на них сахара. Оказалось, Бартоломе уже бывал раньше в нашем доме, а накануне похорон приехал снова — выразить соболезнование и предложить помощь. Он провел несколько часов, запершись в библиотеке вместе со старшими братьями, а когда уехал, все наши семейные проблемы развеялись, как по волшебству.

Я встретилась с ним в холле. Генри и Джозеф как раз провожали гостя.

— Мисс Нэнси! — галантно поклонился бразилец. — Счастлив снова видеть вас, несмотря на постигшее вашу семью несчастье. — Он взял меня за руку. Его гибкие, длинные пальцы были унизаны более чем полудюжиной перстней с крупными рубинами и изумрудами старинной огранки. Бартоломе долго смотрел на меня сверху вниз своими угольно-черными глазами — такими темными, что зрачков практически не было видно. — Искренне сожалею о вашей утрате, — пробормотал он, поднеся мою руку к губам, оказавшимся теплыми и влажными. Прикосновение его шелковистых, мягких усов и бороды к моей коже было похоже на прикосновение к морде пантеры. Я едва сдержалась, чтобы не отдернуть руку. — Если вы будете когда-либо нуждаться в помощи или содействии с моей стороны…

— Благодарю вас, сэр, вы очень добры.

— Последний раз мы виделись, когда вы были совсем ребенком… — Он улыбнулся, обнажив крупную щель между передними верхними зубами — верный признак необузданной страстности, по словам Сьюзен.

— Да, я помню вас, сэр.

На самом деле мне тогда шел уже четырнадцатый год, и принять меня за ребенка в то время было по меньшей мере невежливо с его стороны.

— А ныне вы превратились в очаровательную юную леди, — добавил Бартоломе, переводя взгляд с моего лица на фигуру.

— Как видите, сэр. — Я смущенно потупила взор.

Когда он улыбался, вокруг глаз появлялась отчетливо видимая сетка морщин, выдававшая его истинный возраст. Он продолжал пристально меня разглядывать, я же не знала, что добавить к сказанному, и оттого еще сильнее смущалась. Наконец он повернулся к братьям.

— Мы обо всем договорились, джентльмены, — сказал Бартоломе, пожимая им руки на прощание. — Все прекрасно. Нет, просто отлично!

В тот момент я подумала, что его слова относятся к достигнутому между ними деловому соглашению, позволявшему нашей семье избежать банкротства, поэтому у меня не возникло никакой задней мысли. Генри и Джозеф тепло проводили посетителя, наперебой уверяя его в своей благодарности и преданности, а я так ничего и не заподозрила. Представляю, как они оба втихомолку смеялись за моей спиной. Да что говорить! Они смеялись бы надо мной в открытую, не находись тогда тело отца в столовой на втором этаже. Затем братья вслух принялись обсуждать ближайшие планы вновь воспрянувшего торгового дома Кингтонов: закупку крупных партий товара и даже приобретение новых судов. Помню, что ощущала в те минуты огромное облегчение и радость и испытывала искреннюю симпатию к бразильцу, выручившему наше семейство из долгового плена. Теперь же, вспоминая об этом, я стыжусь собственной наивности и легковерия.

На следующий день батюшку торжественно похоронили в соборе Св. Марии, ревностным прихожанином которого отец был с детских лет, не пропустив ни одной воскресной службы за все время своего пребывания в Бристоле. Теперь же он обрел под его сводами вечный покой.

Внутри церкви царил полумрак, усугубляемый вновь собиравшимися за окнами тяжелыми грозовыми тучами. Люди все прибывали, и от их дыхания свечи начинали трещать и гаснуть. Единственным ярким пятном во всем огромном зале был расшитый золотом красный офицерский мундир Неда. Но когда я случайно обернулась, глаза мои уловили холодный блеск драгоценных камней. Бартоломе тоже явился на отпевание и стоял сразу за нашими спинами, на полпути к алтарю, преклонив одно колено. Огромный алмазный крест у него на груди слегка раскачивался, отражая трепещущее пламя свечей сказочным сиянием звездной россыпи. Богобоязненные бристольцы с отвращением отворачивались и в негодовании качали головами: подобного святотатства в этих стенах не видели, как минимум, последние сто лет ^[13].

Но Бартоломе, казалось, не замечал всеобщего осуждения, а поймав мой изумленный взгляд, широко улыбнулся в ответ, опять обнажив широкую щербину между передними зубами. Кулачок Сьюзен больно врезался мне в спину, как бы напоминая, что негоже пялиться на посторонних во время похорон собственного отца.

Служба закончилась довольно быстро, и народ потянулся к выходу. Только тело отца осталось лежать под каменными плитами пола, по которым ежедневно проходили сотни людей. Братья заказали алебастровое надгробье, не пожалев затрат и поручив лучшему резчику изобразить на нем все атрибуты, связанные с деловыми интересами батюшки: морские суда, стебли сахарного тростника, коленопреклоненных невольников, фонтан в виде плакучей ивы — торговую марку семейных предприятий — и череп в углу в качестве напоминания о бренности человеческого существования.

Завещание зачитали в кабинете покойного. Мне еще не исполнилось шестнадцати, поэтому меня даже не пригласили на оглашение. Моими опекунами до совершеннолетия отец назначил Генри и Джозефа. Первому предстояло унаследовать всю собственность в Англии, второму — отправиться на ямайские плантации. В результате между братьями произошла грандиозная ссора, что никого не удивило, — они чуть ли не с пеленок препирались по малейшему поводу. Генри, как всегда, вышел из спора победителем, да и сам Джозеф не осмелился оспаривать последнюю волю батюшки и негодование свое выражал больше для проформы, нежели всерьез. Тем не менее некоторое время он дулся на старшего, бормоча себе под нос, что отец, дескать, всегда больше любил Генри и все самое лучшее неизменно доставалось ему. Мне даже стало его немного жаль, но когда я попыталась утешить Джозефа, тот бесцеремонно посоветовал мне приберечь свое сочувствие для себя самой.

— Ты поедешь со мной, — ехидно ухмыльнулся он. — Только не говори мне, что слышишь об этом впервые!

Я действительно впервые слышала о своем предстоящем отъезде на Ямайку, что привело меня в ужас.

— Но зачем?! Что я буду там делать?

— Такова воля отца.

Казалось, я живу в доме, полном тайн, в которые посвящены все, кроме меня. Даже верной Сьюзен было известно куда больше, чем мне.

— Мне ужасно жаль, мисс Нэнси, — вздохнула она. — Нет, мне правда жаль. Без вас здесь все пойдет по-другому.

— Но ты ведь знала, признайся?

Сьюзен молча кивнула.